Начальница листает вещественные доказательства моей правоты.

– Мальчик обвиняет меня при всём классе в необъективности выставления его оценок, – тут я наклоняюсь к директрисе и уже более низким голосом, с предупреждающими нотками, произношу: – Да все ученики знают о моей справедливости и неподкупности. Они уверены, что я всегда оценю их знания, как бы они не относились ко мне. Именно эта моя черта помогла мне заслужить их доверие.

– И всё же вы на него давите, – не унимается она. – Вы должны перед ним извиниться и исправить оценки.

Это уже прошло, но её требование снова задевает меня. Внутри поднимается волна протеста.

Та я, что в шаре, вскакивает и повышает голос:

– Я самый честный и справедливый учитель…

Картинка гаснет. А мне, стоит признаться, хочется провалиться со стыда. О необходимых качествах предшествующих судий сообщали другие, а я сама себя нахваливаю.

Ищу взглядом фельтмаршалока, который тут же отвечает мне презрением и осуждением. Что? То есть за то, что я считаю себя непредвзятой и говорю об этом открыто, он смотрит на меня сверху вниз?

Сам себя не похвалишь – никто не похвалит.

Упрямо вздёргиваю подбородок и с вызовом во взгляде отвечаю ему, но я отвлекаюсь на собственное изображение в шаре, где я – подросток после девятого класса.

Я прекрасно помню показываемое событие. Это была моя единственная поездка в санаторий. И меня там обвинили в доносе. Даже на спину приклеили стикер с надписью «ябеда». Дети бывают жестокими.

Правда открылась на следующий день. Донесла третья соседка на первую, которая запиралась в нашей комнате с мальчиком. Чем они там занимались? Меня это лично не интересовало, но то, что комната была заперта почти всегда, – факт.

В этой ситуации есть доля моей вины. Я пригрозила второй соседке, той, что осталась с мальчишкой, что расскажу всё воспитателям. Вот она и подумала на меня, когда её отругали и запретили быть наедине с парнишкой. С тех пор я дала себе зарок, что не угрожаю тем, что не собираюсь делать. Если сказала, то делаю.

Следующий фрагмент выворачивает, обнажает мои чувства перед толпой. Я словно возвращаюсь в тот день.

– Ты воровка! Она украла у меня кулончик на цепочке, – кричит воспитательнице девочка, с которой мне посчастливилось познакомиться в лагере, когда меня туда отправил отец после шестого класса.

Поднимаю голову и смотрю на светящийся шар, показывающий новую картинку. Стискиваю зубы.

Я-подросток делает также. Обвинения сыплются. Вот воспитательница зовёт начальника лагеря. На пару с ним она устраивает досмотр моих вещей без полиции в попытке найти «сворованный» кулон с цепочкой. Тщетно! В моих вещах их не было, потому что я их не брала.

Эта история заканчивается тем, что кулончик с порванной цепочкой обнаруживаются на игровой площадке. Девочка их попросту потеряла.

Картинка, возможно, и завершилась, но история воскрешает неприятные эмоции. Передо мной так и не извинились. Меня всю смену сторонились дети. О том, что я «воровка» разнесли быстро, а о том, что невиновна, – промолчали.

Стараюсь не встречаться взором с великим князем. Боги его мира напомнили мне, когда я решила быть честной и справедливой, невзирая на статусы людей. Именно этот случай в детстве стал поворотным и взрастил во мне почти болезненное чувство справедливости.

Шар возвращается в скульптуру. Ко мне прикованы все взгляды. В некоторых я читаю недоумение по поводу выбора меня в качестве судьи. Хотя есть смысл в моём избрании. О предыдущих судьях, об их качествах люди только говорили. В моём случае показали причины, из-за которых я стала остро реагировать на любые проявления несправедливости. Боги Аидэлэра удостоверились в моей беспристрастности.