Я настолько уверовал в страшнейшую опасность колдовства, что некоторое время спустя в 1525 году напечатал «Трактат о колдунах» как документальное обоснование и предостережение. Этот труд – увы! – возвысил мою славу при папской монашеской инквизиции.

Но во имя истины я должен добавить вот что: в горести своей я не уразумел, что дьявольские явления всегда были и есть одна лишь видимость. Более того, я лично с заледеневшим сердцем присутствовал однажды при случае несомненной одержимости бесом, о котором я расскажу позже; и без сомнения на одном процессе, о котором я тоже поведаю, подсудимые были самыми настоящими прислужниками сатаны. Но все-таки нынче я убежден, что большей частью колдуны и колдуньи таковыми не были, а потому я почти каждый раз ошибался.

Сомнение начало закрадываться через пять лет после публикации моего тома.

Шел поздний послеполуденный час в один теплый день в конце зимы, солнце почти склонилось к закату. Я по привычке возвращался домой пешком и остановился на большом съестном и тканевом рынке, который занимал всю площадь перед зданием суда. В тот час лавки начинали закрываться, и можно было купить съестного за меньшую плату. Я купил жирную живую куру, распорядился умертвить ее и понес домой, держа за лапы в правом кулаке свисавшую передо мной тушку, а левой рукой сжимал рукоятку своего меча, как делал всегда, когда шел по улице. Я, как подобает сану, старался шагать с видом человека гордого и влиятельного, несмотря на смехотворно болтавшуюся куру; и все раскланивались со мной по долгу учтивости и поднимали шляпы как на площади, так и на остальном пути до дому; кроме…Так вот, один незнакомый отрок – а я уже почти входил в дверь дома – не уступил мне дорогу! Более того, он толкнул меня и убежал, не попросив прощения и не обратив внимания на мой оскорбленный возглас: «Щенок!»; а вдобавок, когда он уже отбежал на много локтей и скрылся в толпе, мне пришлось еще и позорно стерпеть ясно расслышанную мерзкую имитацию пускания ветров. Лишь позднее я осознал, что это небеса предостерегали меня от моей гордыни, а возможно и возвещали о посетителе, которого я принял чуть позднее; но в тот момент я посинел от злости.

Когда я пришел домой в свою квартиру недалеко от суда, где я жил один со слугой, и утихомирил гнев, сполоснув голову холодной водой, я велел слуге хорошенько пропечь куру в печи. Был не сезон, иначе я приказал бы зажарить ее в соусе из того новоявленного фрукта, который кое-кто называет «помо-д’оро», золотое яблоко, но он, наоборот, когда созревает в самый раз, цвета адски-красного до такой степени, что, как мне донес несколько месяцев назад один соглядатай, народишко – понятно, когда уверен, что никто не подслушивает – называет это отменное яство «курицей по-бесовски» или точнее именует  на своем простецком диалекте «эр-полло-а-ля-димония», но демонологи, которых я тотчас же испросил, распробовали блюдо с особым прилежанием да не один раз и заключили, что к этому превосходному кушанью лукавый никого отношения не имеет и что любой христианин может безгрешно употреблять его, лишь бы не грешил обжорством1.

Я только что переоделся для своего удобства в домашнее платье и сел за письменный стол в своем кабинете в ожидании ужина, намереваясь продолжить прерванное чтение «Неистового Роланда», как в дверь постучали.

Слуга объявил мне о приходе адвоката Джанфранческо Понцинибио. Это он был проклятым автором трактата против охоты на ведьм, который напечатали десяток лет назад и который я не читал, но знал о нем по жгучим нападкам теолога Бартоломео Спины, доминиканца и страстного преследователя колдуний, о которых говорится в его «О ведьмах», который напечатали через два года после нечестивого тома. Своей критикой монах поставил неразумного адвоката в очень опасное положение также и потому, что Спина был важным сановником при дворе Медичи из Милана, к нему прислушивались, и именно в том 1523 году Медичи избрали папой под именем Климента VII, и он сразу возвысил Спину до кардинала, а вскоре и до звания великого инквизитора.