Мы стали ссориться, ругаться. Я отчаянно доказывал, что это все я и имею право ехать.

И сон плавно угас.

Как это все печально: в последний свой день, на пороге героического донорства последнее, что я делаю – ругаюсь с кондуктором в трамвае.

Затеял я давеча купить себе презерватив: вдруг понадобится?

Как оказалось впоследствии, не понадобился.

Но речь не о том. Я вообще не очень интересуюсь этим товаром и вижу в нем самонадеянную попытку убежать от судьбы. Убежать от нее, вопреки расхожему мнению, можно. Мне так кажется. Но она возьмет свое в другом месте и в другой валюте. А потом объяснит, что так и было задумано при сотворении мира.

Короче говоря, я растерялся.

Чего там только нет! С усиками, со жгутиками, с лапками – это еще понятно, хотя тоже неправильно, потому что расхолаживает и снимает ответственность за важные составные части процесса. Взваливает ее на жгутики. Но там же еще со вкусом малины лежат, шоколадные, лимонные, клубничные и какие угодно еще, с пупырышками. Если поискать, наверняка найдутся с укропом и луком.

Дама пожаловала жрать или чем заниматься?

Пора и кондитерам дать достойный ответ в отношении формы своих изделий. И ботаникам-селекционерам, мичуринцам, чтобы выращивали правильного вида плоды.

Тогда приглашение зайти попить чаю окончательно обнажится, являя свой подлинный смысл.

Позднейшее дополнение: когда я обнародовал этот текст, мне прислали письма с фотографиями из Роттердама и Амстердама. Я безнадежно отстал от времени, все уже есть.

Ходить с женщиной в магазин – невыразимое мучение. Неважно, какой это магазин – парфюмерный, обувной или секонд-хенд. Женщина, пока не обнюхает и не потрогает все, до чего сумеет дотянуться, не успокоится. В итоге она купит то, чего вообще нет на витрине, или то, что стоит в самом дальнем углу.

Это у них, конечно, половое-гендерное стремление к отбору. Мужчины не так разборчивы. Когда я прихожу в магазин, я беру первое, что увижу, и быстро выпиваю или съедаю.

А тут от духов и лосьонов мне сделалось дурно.

Ко мне незаметно подрулила милая девушка, я не успел вовремя отскочить. Она сунула мне под нос не то бумажку, не то тряпочку, и прожурчала:

– Попробуйте настоящий мужской аромат…

Я шарахнулся от нее, как черт от ладана, и проскрежетал, что нахожусь здесь по принуждению.

…Светлый воскресный момент: сводил дочку на каток и понял, как все-таки хорошо быть писателем. Пригодилось.

Потому что за коньки хотели залог: либо полторы тысячи рублей, либо водительские права. Ни того, ни другого у меня не было, а паспорт не брали. И тогда я вытащил удостоверение Писателя, которое сразу же взяли, едва раскрыли и увидели там мою рожу.

Так что меня как Писателя прировняли к водителю, что повышает самооценку.

Я ощутил себя чем-то вроде доллара в его отношении к евро.

Мне сломали диван.

Он разложился и не сложился.

Я изнасиловал его дополнительно, и он-таки сложился; я связал его шнуром от модема. Он превратился в люльку, жить в нем тяжело.

Пошел я с горя к родителям, мама они у меня и отчим.

А отчим и говорит:

– Да я завтра Славку увижу, он сделает… если в себе будет.

Дальше повисло молчание.

– Нет! – затрубила мама. – Ты не позовешь Славку!

Отчим, поедая щи, изображал невинное изумление:

– Да сделает!

– Нет!

Потом мама замолчала, надолго.

– Это какой же Славка? – спросила она зловещим голосом. – Это не тот ли Славка, что делал нам ящики для цветов?

Отчим захрюкал в тарелку.

– Ты представляешь! – сказала мне мама. – Этот Славка сделал мне вместо ящиков гробы! Мало того: он насыпал туда земли доверху и установил на подоконник! Когда надо наоборот!