Чтобы отвлечься от навязчивых мыслей, он начал осматривать свою комнату. Делал он это часто и почти неосознанно, и обычно всё же это помогало перенести точку внимания на что-то постороннее. Сначала он посмотрел на паркетный пол, который единственный в его комнате был тёмно-дубового цвета, потом, подняв глаза, посмотрел на большой чёрный рабочий стол с множеством ящичков, потом на кровать и стеллаж с книгами, стоявший возле неё. Закончил Сатукеев свой обзор, посмотрев на деревянный шкаф почти чёрного, тёмно-красного цвета, который он давно хотел куда-нибудь переставить или убрать, так как шкаф этот, по его мнению, не нёс в себе никакой пользы и лишь занимал место. Наконец он открыл «Идиота». Мысли его успокоились, он сосредоточился на книге.

Обычно, когда он читал, то полулежал в середине комнаты на своей кушетке, которую, как он говорил сам, приобрёл специально для чтения, вдохновившись картиной Жака-Луи. Сейчас, читая, он пролежал на ней где-то четверть часа, но неожиданно из его телефона, лежащего на столе, раздался звук уведомления. Тогда Сатукеев, дочитав страницу, встал с кушетки и подошёл к столу, чтобы просмотреть сообщение. «Уважаемый Арсений Фёдорович Сатукеев, смею пригласить вас по наставлению недавно скончавшегося профессора на встречу в моём доме, – было написано в сообщении, – по адресу: Литейный проспект, **. Встреча состоится для того, чтобы зачитать вам и некоторым другим лицам, указанным в списке, послание нашего уважаемого Андрея Андреевича, которое он оставил перед своей кончиной и которое звучит как распоряжение о духовном и материальном наследстве. Жду вас по вышеуказанному адресу сегодня в 17:00». Далее с небольшим промежутком пришло ещё одно сообщение с этого же номера: «Прошу прощения за запоздавшее приглашение! На это были определённые причины. И также надеюсь, что планов у вас на это время не окажется или вы сможете их отменить для такого важного дела. Спасибо. В. А. Энгельгардт».

Эти сообщения удивили Сатукеева не меньше, чем известие о смерти профессора; прочитав их, он, как ни странно, наконец понял, что больше всего в том известии, полученным ранее, его удивил сам Пешкинский, решивший так просто его найти. «Да ведь он и в квартиру мог позвонить, в гости прийти, ещё что-нибудь сделать, адрес-то у него был», – подумалось Сатукееву. Также удивило его то, что дело это имеет последствия, к которым причастен и он.

Он взглянул на небольшие серебряные часы, стоявшие на столе, которые ему подарил двоюродный дядя со словами: «Часы эти, брат (он почему-то называл Арсения братом), самые что ни на есть швейцарские, и значит, самые точные, храни их и смотри на них лишь в самых исключительных случаях». Но Сатукеев смотрел на них всегда, когда хотел узнать время. Сейчас было четырнадцать минут первого, поэтому он решил, что, почитав, пойдёт до указанного места пешком и по дороге зайдёт в кафе, чтобы перекусить.

Через полтора часа Сатукеев встал с кушетки и положил книгу на стол. Он хотел переодеться в более лёгкую весеннюю одежду, но передумал, лишь взял из своего деревянного шкафа кепи и направился в прихожую. Когда он начал надевать плащ, в дверь позвонили. Он спросил «Кто там?» и открыл, узнав, что это была его мать. Войдя с пакетами, она сразу попросила Арсения помочь, и, пока он относил их на кухню, стала что-то искать в шкафу.

Это была женщина лет пятидесяти трёх, достаточно высокого роста, мягкая и располневшая, но, несмотря на это, выглядевшая всегда очень здоровой и иногда даже цветущей. Лицо у неё было широким и добрым, с детскими, но угловатыми чертами, и на первый взгляд в нём нельзя было рассмотреть чего-то особенного, кроме больших, переливающихся зелёным цветом глаз. Одевалась она в простую одежду, хотя имела изрядный гардероб, и внешнему виду времени уделяла немного, но при этом выглядела всегда аккуратно и ухоженно. Она нигде не работала, но была постоянно чем-то занята, дома её можно было увидеть нечасто, а летом она почти всё время, если не уезжала вместе с кем-нибудь из семьи за границу, проводила на даче, обустраивая её и бесконечно внося какие-нибудь изменения.