– О, да ты, кум, уже почти половину работы сделал, – произнесла, улыбаясь, Маланья.

– Половину не сделал, а трава уже подсохла и можно начинать ее грести и в копы складывать. Давай, кума, начнем делом заниматься, – в тон ей ответил Архип.

Работалось Маланье легко и радостно, она нагребала небольшие валки сена, а Архип собирал его вилами и складывал в копу. Еще осеннее солнце не перевалило на вторую половину дня, а сено уже было сложено в две копы.

– Ну, мы с тобой, Архип, прямо стахановцы, быстро управились. Давай присядем да перекусим, да мне надо к телятам бежать, тяжело там одной Гапке за ними управляться.

Пока Архип завершал копу, складывал вилы и грабли, Маланья расстелила платок, в котором принесла еду, и разложила ее.

– Садись Архип, перекусим, чем Бог послал, да я побегу назад.

– Куда ты все спешишь, Маланья, ты же посмотри на себя со стороны: не ходишь, а бегаешь, все торопишься. А куда торопишься, непонятно, – присаживаясь рядом, заговорил Архип. – Ты же еще молодая и такая красивая… (хотел сказать «баба», но вырвалось слово «женщина»).

Это заметила Маланья и покраснела, отвечать на слова Архипа не стала, они молча принялись за еду. Стоял чудный осенний день, на небе ни облачка, вокруг тишина, даже травинка не шелохнется, в такие минуты, после еды, в душе возникает умиротворение, хочется вытянуться во весь рост и отдаться этому спокойствию и тишине. Маланья и Архип, прислонившись спинами к копне сена, молчали.

– Ты же знаешь, Маланья, что нравишься мне, и тянет меня к тебе, и ничего сделать с собой не могу. Что бы о нас ни говорили и как бы меня не обзывала меня моя Нюра, тянет к тебе и все тут, – заговорил Архип, нарушив тишину и покой. Маланья выпрямилась, вся как-то съежилась, поправила на коленях сарафан.

– Говоришь, Архип, тебя жена и люди обзывают, а знаешь, как они меня обзывают? Какие твоя Нюра слова говорит и какие сплетни разносит про меня и про дочек моих? Ты думаешь, мне это легко слушать? Я по ночам от этого плачу, душа разрывается. Родила Даша мальчика, и дала я себе слово – больше никаких встреч ни с кем. И с тобой тоже, Архип.

– Постой, Маланья, как же так, я не хотел тебя обидеть, тянет меня к тебе, – Архип стал наклоняться к Маланье, пытаясь обхватить ее руками и обнять. Маланья вывернулась и вскочила. Поправляя сарафан, срывающимся голосом произнесла:

– Ты, Архип, не подходи ко мне, я тебе все сказала и давай разойдемся по-хорошему, по-людски.

Она отряхнула с одежды сухие травинки сена и начала собирать остатки пищи, складывая их в платок.

– Спасибо тебе, Архип, что помог, я рассчитаюсь с тобой за работу. Мне пора, – уже более спокойно закончила она трудный для себя разговор.

Архип, обескураженный и растерянный, продолжал сидеть у копны, он не ожидал такой решительности от Маланьи, но понял, что будет так, как она сказала. Он поднялся, когда Маланья уже почти вышла да дорогу, что вела с болота. В тишине, что стояла над болотом, за Маланьей и Архипом наблюдало несколько пар глаз.

– Потеряла всякий стыд, внук уже растет, а она, бесстыжая, за мужиками бегает, на поле с Архипом милуется, – слышался приглушенный шепоток.

Опять подбежала к забору Маланьи Нюра и кричала на всю мощь своего голоса:

– Бесстыжая ты и дочка твоя такая же, свадьба то была, может, месяцев шесть назад, а твоя меньшая уже родила. Совести у тебя нет никакой! Маланья молча с улыбкой стояла в своем дворе, и, казалось, с удивлением и радостью слушала грозные слова, которые летели через забор Архипа. Она тихо, больше защищая дочь, сказала, что Даша родила чуть раньше срока, почти через восемь месяцев после свадьбы. Спокойствие и равнодушие Маланьи окончательно вывели из равновесия Нюру, и та уже не кричала, а перешла на визг, от которого у соседей начался переполох. Много сил и здоровья забрал у Маланьи тогда тот крик жены Архипа, но он и успокоил людей, меньше стало разговоров о ней и Архипе, затихать стали даже самые злые языки в Макарах. Порой можно было даже слышать: «Да не бреши уже ты так про Маланью!». Поддержала такое мнение и Вера Павловна.