Солнце сияло ярко, но воздух был прохладным, что считалось благодатной погодой для военных действий.

– Господа благородные рыцари! Сегодня нам предстоит скрестить наши мечи с клинками нашего врага. С лезвиями, которые, несомненно, будут жаждать вашей крови! Но правда не в этом. Правда даже не в том, что эти поганцы прямо сейчас безнаказанно сидят в нашей крепости, что уж который месяц свободно топчут наши земли! Так вот, и эта крепость, которая находится на нашей территории, на земле наших предков, захвачена иноземцами! Предки, которые отдавали свои жизни за нас, за наших отцов, за отцов наших отцов, за отцов их отцов, видят наш позор! Правда именно в том, что мы не смеем посрамить их веру! Их жертвы! Мы отстоим нашу честь и честь наших дедов! Не страшитесь же острых лезвий наших врагов! Не страшитесь смертей товарищей! Не страшитесь летящих со свистом оперений стрел! Наши отцы бились, не страшась! Значит, и мы будем! За нас, за Невервилль! Вперёд на встречу истине! Невервилль – свободная страна. Ура-а-а! – огласил торжественную речь Вэйрад Леонель.

В это же мгновение прозвучал гул сотен воинов, вдохновленных словами генерала и кричащих: «Ура-а-а!»

– Всегда поражался твоему умению говорить столь яркие и вдохновляющие речи, – прошептал стоящий позади него Адияль.

– Сынок, это опыт! – ответил ему Фирдес Отсенберд. – Твой отец прошёл не одно сражение, даже не десяток.

– Самое время отправляться, я полагаю, – спокойно сказал Нильфад, взяв в руки поводья.

– Да, – ответил Вэйрад и, набрав воздуха во все лёгкие, крикнул: – Седлай коней!

Спустя мгновение был слышен топот сотен копыт и ржание десятков лошадей. Военный отряд отправился в путь. На ветру развевались хоругви и знамёна с гербом, на котором был изображён двуглавый лев, между головами которого выделялся красный меч.

– Помню наш первый поход, отец, – обратился к Вэйраду Зендей. – Как же я тогда переживал. Правда боялся тебе это выказать… Помню, мыслил накануне того дня, что могу не вернуться домой… Помню, плакал я… Боялся, что могу больше не увидеть лица близких… А теперь прошло столько времени и столько было увидено, что, пожалуй, и смерть не столь мрачна, как ужас перед лицом поражения!

– Сын, все через это проходили. Даже я. Даже Отсенберд. И твой брат. Черт возьми, я и сейчас побаиваюсь… боюсь и вас потерять, сыны мои. Чёрт бы с ней – со смертью. Для меня страшнее всего… да впрочем…

– Что за грустные мысли? Друзья, неужто вы приуныли? Сражение ещё не началось. Зачем же раньше времени заводить такие мрачные разговоры? – приник к разговору Отсенберд. – Прогоним черномазых и, усевшись в своей же крепости, выпьем хорошенько за честь и свободу. Вот так, кажется, и будет!

– Вовсе не мрачные, а даже наоборот. Вы, видно, плохо слушали, генерал. Я же сказал: первый поход. А знаете ли вы, сколько я прошёл с того момента? Уж десять точно. Так что разговор у нас очень даже добродетельный. А клонил я к тому, чтоб вспомнить былые деньки, – ответил Зендей, демонстрируя свою блистательную улыбку. – А мысль ваша мне очень даже по душе!

– Я тоже не имел мысли сказать что-то мрачное и нагнетающее. Я лишь подбодрил своего сына и всех окружающих. Мы воюем, гибнем ради наших сынов, ради нашего будущего. Разумеется, я боюсь потерять моих детей. Я полагаю, что это весьма логично.

– А чувствуется, что нагнетать-то вы продолжаете. Ну, впрочем, видно, что я ошибаюсь, со стороны виднее, – почесав затылок, ответил Отсенберд. – А разреши поинтересоваться, Вэйрад? Я никогда у тебя этого не спрашивал, но в связи с твоими словами, просто обязан. Почему оба твои сына военнослужащие, если ты боишься их потерять? Как-то глупо выходит.