– Это особый электорат, твердокаменный, – то ли с восхищением, то ли с сарказмом говорил после выборов Максим Плотников, ненадолго вернувшийся в телеэфир, – коммунистам можно только позавидовать. Их электорат не отвратили от партии ни массовые репрессии, ни насильственная коллективизация, ни разрушение храмов и богоборство, ни семидесятилетние ложь и рабство, ни очевидное банкротство идеи. Это электорат, глухой к истории и к здравому смыслу. Гвозди бы делать из этих людей.

Но наблюдательные зрители заметили: на сей раз в словах маэстро не было прежней убеждённости. Он, похоже, начинал думать, что большевизм – свойство не одних коммунистов и что не меньше присущ он и правящей партии. Вообще, большевизм – такое же свойство нашей ментальности, как долготерпение и уважение к водке. Или к тиранам.

Максим Плотников, видно, чувствовал, что его «Итоги» будут вскоре закрыты, что оттепель заканчивается, эксперимент провалился, и спешил выговориться. Ловкий телеведущий и хитроумный мастер пиара на сей раз, по всему, был предельно искренен, даже элегичен.

– У российской демократии трудная судьба, – говорил он печально с телеэкрана, подводя итоги, – демократию на нашей каменистой, неприспособленной, авторитарной почве надо выращивать как экзотическое дерево. Долго, упорно, тщательно, не ожидая ранних и вкусных плодов. Она во всех странах нежна и несовершенна, а у наших агрономов быстро превращается в декоративный кустарник. Зато, если растить правильно и честно, плоды её будут замечательны. Некоторые утверждают, что демократия – это самоограничение и порядок, – продолжал телеведущий. – Нет. Демократия – это власть народа и, главное, для народа, всё остальное – частности, а мы построили олигархический капитализм, словно списали карикатуру из критических трудов Маркса. Боритесь за демократию! Берегите Россию! – патетически закончил Максим Плотников.

«Уходя, все восхваляют демократию и просят беречь Россию, – саркастически скривив полные губы, как всегда цинично подумал Эдуард, смотревший „Итоги“ по телевизору, – запоздалый порыв больной совести…»

Сам Эдуард в это время паковал чемоданы. Губернатор Садальский больше не представлял для него интереса. Пешка, так и не пробившаяся в дамки. К тому же под боем. Одно лишь сильно мучило Эдуарда – был ли происшедший бунт стихийным или, скорее, за вроде бы стихийным возмущением маячила чья-то (чья?) могущественная фигура. Совершил ли Эдуард профессиональную ошибку, самую ужасную в своей жизни, или… То есть ошибку он всё равно совершил, слишком грубо поставил сцену капитуляции Соловья перед губернатором Садальским, но… дальше всё развивалось по чьему-то гениальному и дьявольскому плану. Этот человек, следовательно, знал предстоящий сценарий теледебатов. Скорее всего, прослушивал разговор Эдуарда с губернатором, с Соловьём или с Максимом Плотниковым. В том же, что бунт был подготовлен заранее, Эдуард почти не сомневался. В самом деле, погромщики вышли на улицы уже в девятнадцать двадцать, они были хорошо организованы, связывались между собой исключительно с помощью краденых телефонов, вооружены арматурой и все поголовно в масках. Лишь позже организованное ядро растворилось, погромы продолжили обыкновенные простачки и использованные втёмную фанаты. К тому же история с пьяным ОМОНом. Эдуард пытался выяснить у следователя-важняка, но тот только передернул плечами: «Обыкновенное хулиганство».

Другой факт, казалось, не имел прямого отношения к происшедшим событиям, но… В своё время Эдуард по самоуверенности факт этот просто проигнорировал. Молодёжный фронт «Свои» – эти молодые люди совсем недавно провели свой митинг перед Домом правительства. Появились почти внезапно и так же внезапно исчезли. Всё было при этом чрезвычайно дисциплинированно и отлажено и так же, как сейчас, под покровом тайны. Их комиссар-вождь Василий Кожемяко… Кто он и откуда? Кто ему платит? Много было таких, как он, среди воевавших в Абхазии, в Сербии. Было над чем задуматься…