В паузе гости шумно рассаживались за П-образным столом, на котором плотно стояли вазы и блюда со всякой аппетитной снедью. Как сейчас помню: от нетерпения хотя бы прикоснуться к этому изобилию я остро ощущал сухость во рту и легкое головокружение. Играть, когда другие дружно принялись за еду, было невыносимо. И мои оркестранты стали откровенно выказывать недовольство. Первым взорвался Лева. Было заметно, что сегодня он явно нервничал: то зыркал глазами на невесту, то рявкал на икающего тромбониста.

– Если ты, гад, еще раз пукнешь, я по твоей башке тарелкой врежу! – пригрозил он ему.

– А ты чаще смотры в ноты, а нэ на Мурочку, – огрызнулся в ответ тромбонист и опять икнул. – Мурочка теперь чужая девочка.

Скрипач Гриша долго оценивающе смотрел на невесту и философски заключил:

– Боже ж мой, там же и подержаться не за что. А прыщики разве отсюда разглядишь? – Он имел в виду бюст невесты.

– Дэ кисточка, там и смак! – с подковыркой обратился Яша к брату. – Правда, Лева?

Лева молчал, жадно и глубоко вдыхая дым от папиросы «Сальве». Мой коллега очень уж нервничал, и причина этого была мне пока неизвестна. Музыканты принялись судачить о женихе, тоже не отличавшемся могучим телосложением.

– И чувак навроде нашего Жени: на просвет ребра виднеются… – Я действительно был тогда не в меру худой – при росте 183 см весил 56 кг. Меня за это и дразнили то тюлькой, то оглоблей. Циник тромбонист продолжал упражняться в остроумии: – Посмотреть бы на этих молодоженов в страстных объятиях на железной крыше – вот грохоту будет… – И сам по-жеребячьи заржал.

За столом, как и полагалось, звучали цветистые тосты, пожелания. Порядком охмелевшие гости вовсю галдели, уже не слушали друг друга, вскакивали с мест и порывались танцевать.

Нам поднесли по граненой стопке водки и по куску пирога с рыбой.

– Закусите, хлопцы, это невеста позаботилась, – сказала украиночка, по всему видать, приглашенная официантка. Лева, увидев, с каким наслаждением я уплетаю пирог, шепнул:

– Представляешь, Женя, если ты провозгласишь тост, какой будет фурор. Они тебе и с собой харчей дадут…

Видно, водка уже ударила мне в голову, поэтому я с легкостью согласился.

– А что сказать? – спросил я, дожевывая пирог.

– Только и всего: «Мура, будь счастлива».

– И все?

– Только это надо сказать по-еврейски…

– Как это?

– А бретл мет а лох! Давай, повтори.

Уж очень хотелось мне произвести впечатление на публику, и я раз пять повторил на ухо Левке эту фразу. К своему удовольствию, получил его одобрение.

Началась танцевальная суета. Музыканты заиграли азартнее и громче, особенно тромбонист и скрипач – им удалось еще «подпольно» выпить по парочке стопариков. Танцующие фокстрот и фрейлехс толкались в тесноте между столов. Живописный этот танец фрейлехс я видел впервые и поражался его дьявольской экспрессии. Зажигательность танца срывала с мест даже стариков…

Я же, забыв о дирижировании, все прокручивал в своей башке: «А бретл мет а лох… а бретл мет а лох…» Шутки шутками, а ведь это своего рода дебют! Первое мое публичное выступление. О! Еще и на еврейском языке!

Разгоряченные, запыхавшиеся, взмокшие от духоты и темпераментных телодвижений гости с грохотом усаживались за столом. Я почувствовал, что мой час приближается, и, наклонясь к Леве, взмолился:

– Не буду я тост…

Он не дал мне договорить и зло, сквозь стиснутые зубы, промолвил:

– Поздно!

Задребезжала тарелка – по ней вилкой колотил застольный затейник. Голоса хотя и неохотно, но постепенно затихали. Затейник, красуясь, многозначительно оглядел присутствующих и выкрикнул словно на арене цирка: