Правда, в школе была девушка – Марта, которая мне нравилась, и я ей однажды сказал, что люблю ее. Марта хотела окончить десять классов, поступить в Одесский университет на филологический факультет и изучать русский язык и литературу. Мы встречались в деревне, но летом можно долго гулять, а зимой не очень, и мы иногда договаривались: или я к ней в гости приходил, или она ко мне. Родители – и мои, и Марты – знали, что мы дружим, и ничего против не имели. После восьмого класса она уехала в Белгород-Днестровский и поступила там в девятый класс, а я уехал в Одессу и учился в мореходке. Она часто приезжала ко мне, когда я был в увольнении, и мы ходили в кино, гуляли по городу, потом я провожал ее или на поезд, или на автобус (поездом можно было доехать прямо до Белгорода, а автобусом – до Овидиополя и оттуда катером уже в Белгород). Почему-то я был уверен, что окончу мореходку, а она университет, и мы поженимся. Так мы с ней планировали. Но после девятого класса их школу перепрофилировали в техникум рыбной промышленности, и по окончании техникума она пропала. Я переживал по этому поводу, но учеба шла своим чередом, были другие заботы.

Помню, как-то раз пропал у нас курсант Румянцев: в экипаже не ночует, и где он – никто не знает. И вдруг через его родственников мы узнаем, что у него сифилис. Нам никто не говорил, и мы забастовали: находились в экипаже и требовали встречи с руководством училища. Пришел замначальника училища, и мы начали требовать, чтобы нас всех проверили: мы и курили одну сигарету, и пили из одной бутылки – одним словом, заразиться запросто могли. Решили так: у нас у всех возьмут кровь на реакцию Вассермана, потом решат, кого направить на профилактическое лечение. После этого мы успокоились – больных больше не было. А Румянцев появился перед экзаменами за второй курс.

Учеба продолжалась, и перед Новым годом произошел такой инцидент. В экипаже кто-то крикнул: «Наших бьют у входа в спорткомплекс ЧГМП!» Ну, мы и рванули туда – человек пять, и я в том числе. Прибежали – нет никакой драки, а нас собралось человек пятьдесят. Хотели идти домой, то есть в экипаж, и в это время дорожку осветили фары десятка милицейских автомобилей. Менты стояли по обеим сторонам дорожки, и в руках у них были резиновые палки. Нам сразу стало понятно, что это какая-то провокация, они нас пропускают через строй и задерживать, по крайней мере здесь, не будут. И мы побежали. По мне раз пять прошлись резиновой дубинкой. Наверное, не все были садистами – некоторые удары были чувствительны, но слабы.

Когда я подбежал к экипажу (а я, по счастью, бежал параллельной улицей), то увидел у центрального входа автомобили с мигалками и человек пять милиционеров: они нас уже ждали – задерживать. Я бросил камушек в окно (мы жили на втором этаже), парни выглянули, и я показал жестами на балкон, чтобы они открыли дверь, потом быстро поднялся по водосточной трубе – и к себе в кубрик. Мне помогли снять голландку – ее просто ножницами резали, она треснула в трех местах, – срезали тельник и увидели, что у меня и кожа в трех местах лопнула. Первый день я лежал в кубрике, днем переходил в санчасть, и мне там лечили раны. Нескольких человек по требованию милиции исключили. Меня друзья прикрыли, хотя я до сих пор не понимаю, кому и зачем нужна была эта провокация.

Я поправился, ходил на занятия и посещал секцию парашютного спорта – у меня уже был первый прыжок с аэростата, следующий я должен был совершить с самолета через неделю. Начал готовиться к экзаменам за второй курс, а сразу после экзаменов меня ждала практика на Дальнем Востоке.