Но прежде чем они успевают хотя бы коснуться его, мои легкие сжимает спазм и я прерываю заклинание.

Мои запястья горят.

Они давно зажили, даже шрамов не осталось.

Но я все равно чувствую кандалы.

Когда я висела на них в комнате Дитера, а потом меня привязали к столбу. Его клейма жгли мне живот, бедро, ключицу, снова и снова, и…

Моя ладонь прижималась к груди Отто. Чернила и магия татуировки не клеймо, не ожог, не что-то навязанное ему – он выбрал это, он выбрал меня, это не одно и то же…

Прижавшись к Отто, я застываю, и он чувствует перемену во мне, выходя из оцепенения с резким вздохом.

– Фрици? Что не так?

Ничего. Нет, ничего, сейчас нет… пожалуйста, не теперь…

Я целую Отто, но он не отвечает, не прислоняется к дереву.

– Фрици…

«Фрицихен. О, милая сестренка».

Его здесь нет. Его здесь нет. Он в тюрьме в Трире или уже мертв, и больше не существует, и больше не может причинить мне боль.

Я утыкаюсь лицом в плечо Отто. В изгиб его шеи. Тяжело, прерывисто дышу, и мое тело содрогается, а руки Отто крепко обнимают меня.

– Liebste, – шепчет он мне в волосы.

Я что-то говорю, касаясь его кожи. Слова срываются с губ, перемешиваясь с рыданием, и я слышу, как они сливаются воедино:

– Я сделала это с тобой.

Моя рука на татуировке. Отто прижимает меня к себе.

– Да, – говорит он. – Мы сделали это. Вместе.

Я отшатываюсь, слезы жгут мне глаза, а потом вспыхивает стыд, обжигающий горло. Я испортила эту ночь. Испортила этот момент. Моя рука сжимает его тунику, и я свирепо смотрю на него, потому что не могу посмотреть на себя.

– Тебе сделают больно, – произношу я, будто он не знает, будто не предвидел неизбежного конца. – Когда мы выступим против Совета. Когда попытаемся изменить отношение к магии и ее использованию за пределами Источника. Тебе сделают больно из-за меня. Из-за этого, – я провожу рукой по татуировке. – Потому что ты связан со мной, а я слишком эгоистична, чтобы оттолкнуть тебя.

Это то же самое? Клеймо, которое поставил на мне Дитер, и татуировка, которую я создала для Отто?

Отто обхватывает мое лицо ладонями, и я не могу смотреть ни на что, кроме него.

– Я решил быть здесь, – говорит он. – Ты уже хорошо меня знаешь. Ты и правда думаешь, что я стал бы делать что-то, если бы не хотел этого? Ты не единственный эгоист. Я здесь, потому что так хочу. Потому что выбрал тебя. И да, мне может быть больно – скорее всего, так и будет. Но я пойду на это, зная, что поступаю так ради нашей миссии. Ради…

– Будь проклята твоя честь, Отто. – Я пытаюсь отстраниться от него, но он держит мое лицо в ладонях, и это мешает мне разозлиться на него. – Ты отмечен мной. Завтра мы будем связаны. Ты говоришь, будто знаешь, что делаешь, но что, если однажды ты захочешь уйти? Что, если все это разрушит тебя?

Я вздрагиваю, из груди вырывается всхлип, и Отто хмурится:

– Разрушит меня? Каким образом?

– Что, если твой бог отвергнет тебя из-за этого?

«Что подумает о тебе твой капитан, который повел себя как шлюха? Увидев тебя такой изуродованной».

– Что, если твой бог отвергнет тебя, – выпаливаю я, – и однажды не смогут тебя спасти? Мы не можем делать вид, будто в прошлом боги не предавали своих избранников. Как нам быть, если богини приведут нас к краху, а твой бог отвернется от тебя? Что ты станешь делать, когда… – я задыхаюсь, но Отто все еще держит в ладонях мое лицо, смахивая большими пальцами мои слезы, – когда поймешь, что последовал за мной по дороге, которая ведет к отчаянию? Ты говоришь, будто знаешь, что делаешь. Но не думаю, что ты все понимаешь, не по-настоящему. Не…

Настала его очередь заставить меня замолчать поцелуем.