– Что же делать? Как себя повести? Как поступить, если всё – таки ампутация неизбежна? Нет, нет, такое даже в мыслях допустить нельзя. Ведь, если это произойдёт, то он уже не казак, а калека, объект всеобщего сочувствия и жалости. Смириться с таким положением он не сможет никогда. Лучше умереть, чем быть недееспособным. Но, чтобы не дать врачам ампутировать ногу, необходимо держать под контролем весь ход операции? Значит, придётся отказаться от наркоза?

Это как раз меньше всего пугало Михаила. К боли он был с детства терпим. Испытывать её приходилось довольно часто: то при падении с лошади, то в кулачных схватках одного края хутора с другим, то за детские проделки от жгучего кнута отца, то от ударов в секции бокса. Да мало ли пришлось пережить этих болей!… В то же время, Михаил понимал, что сейчас ситуация иная и нынешняя боль ни с чем не сравнима.

– Хватит ли у меня мужества перетерпеть её? Не ударю ли я в грязь лицом? Не опозорю ли казачий род? – метался в своих мыслях Михаил. – Нет, не должен, не имею права, иначе какой же я казак?

Постепенно Михаил успокоился, собрал оставшиеся силы и решил, что будет стоять на своем до конца. Тут он услышал, что в операционную вернулись врачи и начали подготовку к предстоящей сложной операции. Савельев ещё раз уточнил у Луганского, отказывается ли он от ампутации ноги и, услышав твердый ответ, сказал:

– Ну что ж, терпи, казак, атаманом будешь! От наркоза Вы отказались, тогда мы Вам по русскому обычаю дадим стакан водки.

– Не надо, – возразил Михаил, – справимся без неё.

– С Богом! – перекрестившись, проговорил Савельев и взял в руки скальпель.

Острая боль пронзила всё тело Михаила. Он крепко сжал зубы, чтобы не закричать. Пока извлекали пулю и обрабатывали мышечную ткань, ему хватало сил сдерживать свои эмоции. Но, когда хирурги приступили к зачистке кости, губы Михаила разжались и он издал невообразимый крик. Сидевшие на ветках пальмы в госпитальном саду птицы и мартышки, разлетелись и разбежались в разные стороны. Невзирая на крик раненого, врачи уверенно продолжали операцию. По её завершении, мокрый от испарины, Михаил, пробормотал:

– Водки.

Медсестра поднесла к его губам стакан и помогла выпить содержимое. Луганский мгновенно уснул. Его осторожно положили на каталку и отвезли в послеоперационную палату. Очнулся Михаил от лёгкого прикосновения чьей-то руки. Это был доктор Савельев.

– Жара нет, пульс в пределах нормы, – диктовал он медсестре, ведущей запись в журнале наблюдений за состоянием пациентов.

Заметив, что Михаил открыл глаза, хирург воскликнул на русском языке:

– Вот и наш Герой проснулся! Ах, молодец! Вот молодец! Настоящий казак. Теперь непременно атаманом будешь. Такую, брат, боль не каждый может выдержать, а ты выдержал. Горжусь, одним словом, горжусь!

Затем, обращаясь к медсестре:

– Теперь можете перевести его в палату к русским раненым. Общаясь друг с другом на родном языке, они быстрее выздоровеют.

– Хорошо, мистер Савельев, всё будет исполнено.

Для более успешного лечения российских воинов англичане постарались создать соответствующие условия. С этой целью они разместили их в одном военном госпитале в Бомбее и пригласили русского хирурга – стажёра для работы в нём.

Ближе к вечеру Михаил был доставлен в «русскую» палату. Его соседом стал ефрейтор Иван Пашенцев. Познакомившись, они поведали друг другу свои истории. Истосковавшийся по общению на своем родном языке и, находясь в более здравом состоянии, Пашенцев сразу взял инициативу в разговоре на себя Он неторопливо рассказывал Михаилу:

– Родился я в небольшой деревне Воронежской губернии в крестьянской семье. Хозяйство у нас было крепкое, работать приходилось много и родителям и детям. Мать по воскресеньям пела в церковном хоре в соседнем селе. Нередко брала с собой и меня. В церкви, брат, я испытал такое блаженство, такое просветление, что в трудные минуты жизни всегда старался вспомнить это моё состояние. Ты, знаешь, брат, помогало. Как-то спокойно становилось на душе, и мыслить начинал лучше. Грамоте учился в церковно-приходской школе. Читать – страсть как люблю. Здесь в госпитале, находясь среди чужих людей, особенно остро ощущаешь потребность в родном языке. Вот ведь, брат, какая штука. Казалось бы, что там язык. Нет собеседника, нет книжки, лежи и молчи, здоровей будешь. Так нет, язык своего требует, ему говорить надо. Вот видишь, заболтался я уже. С радости, конечно. Так на чём же я остановился? А, как я на войну попал?