Вскоре в череде дней эта проблема забылась и у матери, и у отца, но Бернард не раз еще испытывал подобные приступы, тщательно скрывая их от своих родителей, дабы не волновать их, и только Чарли знал про эти приступы. Он был очень обеспокоен здоровьем племянника и незаметно от его родителей несколько раз водил его на осмотр к доктору в столицу.

Там специалисты обследовали его сердце и порекомендовали мальчику какие-то средства, которые могли бы укрепить его сердечную мышцу, а также запретили ему слишком активные упражнения, порекомендовав заниматься легким бегом, чем они с дядей и занимались каждое утро на радость Кэти и Дэниеля.

Однако, как только Бернарду исполнилось восемь лет, он увлекся тяжелой атлетикой, и предпочел поступать так же как всегда поступала его мать – закрыть глаза на угрозу. Он с остервенением начал заниматься этой тяжелой атлетикой, настолько, насколько это было доступно восьмилетнему пареньку, и чем нещадно разгонял свое сердце. К его и дядиной великой радости, приступы какое-то время не повторялись, но это было лишь делом времени, и спустя полгода Бернарду пришлось изменить интенсивность своих тренировок.

Переполненный досады, стоя перед зеркалом и напрягая мышцы которые были крепче чем у всех его сверстников, он дал себе слово, что однажды, от его заболевания не останется и следа.

Когда Бернарду исполнилось девять с половиной лет, его семья получила выгодное предложение переехать в столицу, только на этот раз, Чарли решил остался в своей усадьбе, чем удивил своего старшего брата и его супругу. Не смотря на то что Чарли предпочёл остаться, он все же долго уговаривал Даниэля оставить ему хотя бы Берни, но Дэниэль и сам не хотел расставаться со своей кровинушкой, с единственным своим ребенком. Да и Кэти не смогла бы жить так далеко от своего мальчика. Мужа покидать она тоже не намеревалась, так как искренне прикипела к нему душой за все эти годы их совместной жизни.

Они попрощались с возмужавшим за все эти годы Чарли, пообещав навещать того каждое лето и оставлять Бернарда у него на каникулах, однако, все закрутилось и завертелось в жизни этой семьи настолько, что они не смогли исполнять обещание о постоянных встречах с Чарли, и общение между семьей Даниэля Миллера и его младшим братом стали ограничиваться лишь регулярными письмами, к великому огорчению обеих сторон.

В тот день, когда Бернард и его семья покинули это поселение, в родильном отделении той же самой больницы, где родился он сам, появилась ещё одна маленькая жизнь, которая займет не менее важное место в этом повествовании.

На зеленом бархатном одеяльце лежала маленькая, хрупкая девочка с темными волосами и плакала. Конечно, не так громко, как Бернард девять с половиной лет назад, но с таким же самозабвением и точно так же дрыгала ножонками и ручонками, под улыбчивые взгляды своей матери, миссис Джоанны Ланстер, и удивлённые взгляды своего трехлетнего брата Саймона, который спокойно сидел у ног своей матери.

Был поздний ноябрьский вечер, один из тех редких для первой половины ноября вечеров: морозный, тихий и темный, заставляющий неожиданно явно ощутить, что зима уже сменяет осень, почти наступает ей на пятки, однако все ещё держа дистанцию, ненадолго отступая, вот-вот готовая ворваться с новой силой, лишь за пару дней до начала декабря. В воздухе витали крупные снежинки, покрывая землю все еще проросшую зелёной густой травой, белыми коврами, которые, скорее всего, исчезнут при лучах солнца уже на завтра, превратив дороги в подобие озер.

Деревья, которые не успели еще полностью скинуть свои листья, смотрелись под снегом диковинно, но гармонично. Магазины и кафе в поселении начали потихоньку закрываться, свет в окнах жилых домов гаснуть, а автомобили на улицах ездить все реже и реже. Даже по шоссе, у которого стояла старенькая и небольшая уютная забегаловка, которую хозяйка упорно называла кафе для проезжавших уставших путников и дальнобойщиков, перестало шуметь и гудеть так часто, как днем. Маленький мирок час за часом затихал. Лишь два-три автомобиля в десять минут нарушали тишину помещения вышеупомянутой придорожной забегаловки.