– Да, я выздоровею, а потом вместе с Прометеем мы…

– С Прометеем? – Нина улыбнулась.

Я смутился. Чёрт, вот всегда так! Что на уме, то и на языке.

– Посмотри, – поспешно взглянул я вверх, – наши шары над головой запутались.

Я вынул нож, обрезал концы бечёвок и взял оба шара в руки.

– Гляди, Нина: голубой шар – это ты, красный – это я. Раз, два… полетели!..

Шары вздрогнули и рванулись к огненному небу. Толпа в едином порыве раскачивалась в такт музыке и подпевала словам назаретовской «Hair Of The Dog».

– Не жалей, – сказал я, – им там хорошо будет. Смотри, Нина, ты летишь, а я тебя догоняю. Вот догнал!

– Но ты сейчас зацепишься за антенну! Правей лети, глупый, правее! Серёжа! Почему это я лечу прямо, а ты всё крутишься да крутишься?

– Ничего не кручусь. Это ты сама вертишься и всё куда-то от меня вбок да вбок. Вот погоди, нарвёшься на ракету и сгоришь. Ага, испугалась?!

Небо ещё раз ослепительно вспыхнуло, и нам хорошо было видно, как два наших шарика дружно мчались в заоблачную высь…

Ракеты погасли. Стало темно. Потом зажглись огни сотен зажигалок, и при их свете мы увидали совсем неподалёку от нас сестру Нины Зинаиду и всю их компанию.

Пора было расставаться.

– Нина, – спросил я медленно и обдумывая каждое слово, – можно, я изредка буду тебе звонить?

– Звони! – сказала она. – Доставай сотовый, я продиктую тебе мой номер. У меня теперь новый, недавно симку сменила.

Я набрал цифры и сохранил их в памяти телефона.

– Нина, – спросил я, – а может быть, у тебя уже кто-то есть? Может, нам даже не стоит начинать?

– Вообще-то есть, – тихо ответила Нина, не глядя на меня. – Но ты всё равно звони, мало ли как там сложится.

Вот она попрощалась, побежала к сестре и к ещё одному человеку, какому-то расфуфыренному франту в строгом костюме, явно из юных комсомольских лидеров, и, по-видимому, между ними сейчас же вспыхнул спор: кто от кого потерялся. Потом, обнявшись с ним, они пошли по аллее к выходу. Сверкнули ещё раз золотые звёздочки на её чёрном платье, и она исчезла.

…Ей тогда было тринадцать – четырнадцатый, и она училась в шестом классе двадцать четвёртой школы.

Её отец, Платон Половцев, инженер, был старым другом моего отца, гитаристом в его армейском ансамбле.

Когда отца арестовали, он сначала не хотел этому верить. Звонил нам по телефону и обнадёживал, что всё это, наверное, ошибка.

Когда же выяснилось, что никакой ошибки нет, он помрачнел, снял, говорят, со своего стола фотографию, где, опираясь на гитарные грифы, стояли они с отцом возле развалин какого-то польского замка, и что-то перестал к нам звонить и ходить с Ниной в гости. Да, он не любил Валентину. И он осуждал отца. Я не сержусь на него. Он прямой, высокий, с потёртым орденом на полувоенном френче.

Слава его скромна и высока.

Он дорожил своим честным именем, которое пронёс через нужду, войны, революцию…

И на что ему была нужна дружба с ворами!

Во дворе мне сказали, что прачка приходила два раза. Бельё оставила у дворника, дяди Николая, а за деньгами (пятнадцать рублей) придёт завтра после обеда.

Я хотел поставить чайник – воды в кране не было. Хлеба тоже, денег тоже. Но мне на всё наплевать было в этот вечер. Не будет мне в жизни счастья, думал я. Нина достанется другому, отец-Прометей не вернётся. Надеяться не на что. Я бухнулся в постель и, не раздеваясь, заснул крепко.

Утром как будто кто-то подошёл и сильно тряхнул мою кровать. Я вскочил – никого не было. Это будила меня моя беда. Нужно было где-то доставать денег. Но где? Что я, рабочий, служащий или хотя бы дворник, как дядя Николай, который, глядишь, тому дров наколол, тому ведро вынес, тому ковёр вытряхнул?..