Увидев вошедшего брата, который по привычному для них способу приветствия поднял правую руку с раскрытой ладонью и приблизился к брату, Петр, вместо того, чтобы поднять свою ладонь и ударить по руке брата, сел, закрыл руками глаза и стал плакать, как ребенок.

Павел поздоровался с Вованом, сел на койку к брату, обнял его.

– Ну что ты, Петя, как ребенок, не стыдно плакать? Ты же мужчина, это тебе не к лицу, – стал успокаивать брата Павел.

– Я подлец, Паша, я не имею права жить, я должен умереть, но мне не дают здесь умереть.

– Не переживай Паша, ты обязательно умрешь, но после того, как проживешь отпущенный всевышним свой век. Самоубийство – это большой грех, непослушание всевышнему, уход из жизни раньше положенного срока, дезертирство с грешной земли. Поэтому таких людей прямиком отправляют в ад. Таких людей там наверху не любят. Даже на земле, ты же книг не читаешь, а то бы знал, что самоубийц раньше запрещали хоронить в общем погосте, как больших грешников. И люди их не уважают. Ты здесь, на Земле, проживешь годы, дай бог, несколько десятков лет, а душа в аду будет мучаться веками. Ты это понимаешь? Откуда ты взял, что не имеешь права жить? Даже однажды, когда ты хотел совершить грех, убить человека, господь бог одернул тебя за руку и ты с пяти метров промахнулся.

– Я убил собственную мать. Ты не знаешь, Паша, какой я подлец. Я писал ей, что я уже при смерти, чтобы она мне побольше денег выслала. Какая мать вынесет такое сообщение о любимом сыне? Конечно, у нее сердце не выдержало. Ты понимаешь это? Я убил собственную мать.

Павел засмеялся.

– Не будь ты дураком, Петя. Если бы мать узнала, что ты при смерти, она бы на последнем дыхании прилетела к тебе. А то, что денег она не высылала, это я ей писал, поскольку деньги тебе не нужны были. А о твоем состоянии она знала отлично. Я ей писал каждый раз все подробности, даже заметку из «Красной звезды», где было написано о твоем героическом поступке, я послал ей. А то, что у нее случился инфаркт, это так было начерчено всевышним. Подошел ее срок, и господь забрал ее на небеса. Ты об этом не горюй.

Петр обнял брата и стал целовать.

– Ты, брат, убрал булыжник из моего сердца, который давил на меня день и ночь… – Он слез с кровати, рукой поддерживая шов, и стал надевать тапки. – Извините, мне надо в туалет.

Вован тоже встал, надел тапки, поддержал Петра за спину, его свободную руку перекинул себе на плечо и, хромая сам, повел Петра на выход.

– Ты прямо как проповедник, очень убедительно напугал его потусторонними страстями, – как только больные вышли из лазарета, заметил майор.

– Я-то коммунист, сам не верю этому, но он верит в рок, для него это полезно. Конечно, своим поведением он всегда нервировал мать, но к смерти ее он не причастен. У матери были другие веские причины пережить инфаркт.

Тут заходят Петр и Вован.

– Он отличный малый, – заговорил Вован, – что-то в дурь попер, что у него много грехов, которые не дают ему жить.

– Да откуда у него грехи? – засмеялся Павел. – Один раз хотел совершить грех, лишить человека жизни, и то не сумел.

– Вот у Вована надпись на плече: «Не забуду мать родную!», он обещал и мне сделать такую татуировку, – радостно заявил Петр.

– Отлично, – вмешался в разговор майор, – и ты всегда будешь помнить мать, в смерти которой, оказывается, ты не виновен.

Павел Семенович на кухне своей квартиры завтракает. Антонина в халате и в бигуди подает мужу завтрак.

– Я помню, когда ты кандидатскую защищал, я письмо Ларисы два дня не показывала тебе. Была уверена, что ты бросишь все, побежишь брату помогать. Вчера получила это письмо от Петра, прямо испугалась. Думала, опять что-то не так, и опять в день защиты диссертации. Открыла, прочла, успокоилась. Ты извини, что я открыла твое письмо, я боялась, подумала плохое. Когда прочла первые предложения: «Здравствуй, брат, я жив, здоров, через месяц отмотаю свой срок», дальше не стала читать. Что он там пишет?