Он еще и еще раз проверял, что могут поставить ему в строку, если всерьез начнут под него рыть, – у нас так уж заведено: чуть человек пошатнется, на него все камни обвалят… Но одновременно он тщательно подсчитывал и все хорошее, что сделал для людей города. Господи, да разве ж мало сделано? Последнее время его любимая шутка: «Когда всех вселю в новые дома, потребую себе памятник…» И люди на эту шутку добродушно смеялись.

Где же началось то опасное?

Как раз когда он был еще начальником стройуправления, прозвучал громкий сигнал тревоги… Его во второй раз выдвинули депутатом в райсовет, и на общем собрании рабочих управления доверенные лица поддерживали его кандидатуру. Все шло гладко, а для Лукьянчика даже скучно: речи доверенных печатались на машинке стройуправления, и он их читал еще накануне, в одной речи даже убрал чересчур хвалебную в его адрес фразу – явный был перебор…

И вдруг слово попросила крановщица Картинкина, препротивнейшая крикливая бабенка с крупным мужским лицом, – как подаст голос из своего скворечника на кране, вся стройка слышит… Председатель собрания почувствовал, что добра от ее выступления не будет, и стал выпрашивать у собрания право «подвести черту». Поскольку вопрос был более чем ясный, раздались голоса: «Подводи! Хватит!» Но, как всегда в таких случаях, были и такие, кто закричал: «Дать Картинкиной слово и потом подведем черту!»

– Мне с крана все видно и даже то, что вам ввек не увидеть! – начала Картинкина, и в зале одобрительно засмеялись. – Я пришла на стройку, когда наш нынешний начальник товарищ Лукьянчик был еще бригадиром по кранам, и не без его помощи я стала крановщицей и разобралась в этой технике. За что ему мой низкий поклон… – и она, обернувшись к президиуму, где сидел Лукьянчик, отвесила ему легкий поклон и продолжала: – Но теперь я хотела бы услышать от товарища Лукьянчика ответы на такие мои вопросы… – Лукьянчик закивал, с симпатией глядя на крановщицу. – Первый мой вопрос такой: почему в газете товарищ Лукьянчик уже заявил всенародно, что дом пять по Строительному проезду уже закончен, а я еще сегодня на верхние этажи подавала там калориферы для отопления и раствор для отделочников? Второй мой вопрос касается моего мужа шофера Картинкина… – В зале дружно засмеялись, все знали, как она круто прибрала к рукам этого весьма, склонного погулять водителя самосвала. Но смех зала нисколько ее не смутил. – Вы уж знаете, как я за ним смотрю, сверху-то я его вон еще откуда вижу, аж от той пивной палатки на косогоре, которую мы уже год как требуем убрать с нашей трассы, но кому-то та палатка нужна еще больше… – В зале опять засмеялись. – Ну, дак вот. Приносит мне Кузьма позавчера свою зарплату, и я удивляюсь: откуда у него так здорово получилось, я видела, как его самосвал то на площадке загорал вместе с Кузьмой, а то на местах получения груза – как всегда, грузить было нечего? Я у него спрашиваю: как же это ты так нагнал план? А он говорит – с ведома товарища Лукьянчика нам на каждый рейс два записывают. Как это так, спрашиваю, а Кузьма отвечает: очень просто, если он не припишет, у него квартальный план горит вместе с премиями, и нам работать нет никакого расчета. Это, товарищи, факт я рассказываю. Так пусть товарищ Лукьянчик ответит: если это правда, откуда он берет деньги на рейсы, которых не было? Не у государства ли берет? Или, может, кладет свои личные? Если личные, я на выборах буду голосовать за него двумя руками, если государственные – еще подумаю, голосовать ли?..

Картинкина спускалась со сцены в зал под аплодисменты и разноголосые крики. Потом стало слышно, что кто-то требует слова, хочет что-то добавить, а кто-то возмущается Картинкиной, а кто-то даже свистит.