– Ну конечно. Это обратный процесс, когда у человека выпадают первые зубы, потом он начинает ползать, а потом превращается в ничто. Я себя ощущаю рыжим клоуном. Я не могу избавить их от болезни и смерти, но я могу сделать так, что человек встанет через три часа и скажет: «Я не заметил, как пролетело время».

– Где вы берете на это силы?

– Пока вырабатываю сам. Но это правда сложно. Я раньше не верил в эти энергетические вещи. А сейчас понимаю, что такое энергетическое истощение. Мне всегда после работы нужно время, чтобы восстановиться.

— Коучеры и психологи любят рассказывать мотивирующую историю о том, что однажды в доме престарелых проводили опрос. И спрашивали пожилых людей, о чем они жалеют в жизни. И все отвечали: «О том, что не успели сделать». А вы, как человек, который каждый день видит стариков, можете сказать, о чем они жалеют?

– Я не буду спорить с психологами. Но я думаю, что каждый жалеет о своем. Но вот сегодня я спросил одного деда: «Ты хочешь сбросить пятьдесят лет?» И он сказал: «Конечно!». А другие не хотят возвращаться назад. Они считают, что прожили свою жизнь, и этого достаточно. Но старым быть тяжело, я все время возвращаюсь к этой мысли. Ведь старость – это возраст хрупкости. Когда любая поломка может привести к смерти. И это происходит моментально. И я это вижу каждый день. Сегодня он прекрасно выглядит, ходит, работает. В общем, огурец. А завтра… Не хочу пугать.

– Эти люди, с которым вы работаете, прожили страшный двадцатый век. Может быть, самый страшный в истории человечества. Чему вы у них учитесь?

– Я учусь видеть в них себя, мне интересно, что будет со мной. Я вижу, что каждый день – это подарок. А еще я учусь у них свободе. Я учусь не играть в те игры, которые навязываются мне извне. А вообще-то я работаю с разными людьми. И с теми, кто прошел через концлагеря, и с создателями космических проектов, и с бывшими мясниками.

– И вы чувствуете разницу?

– Разница потрясающая. Люди менее успешные в жизни – они более благодарные, нежели те, кто поднялись очень высоко по жизненной лестнице. «Принеси-подай-поди вон!» – это, конечно, больше относится к тем, кто был очень успешен в своей прошлой жизни. Они более целеустремленные, сконцентрированные на своей работе. Они понимают, чего они хотят и приходят на кружок, чтобы я им это дал. А те ребята, попроще, они более теплые. Они могут прижаться ко мне щекой, обнять. Это очень трогательно.

– А вы всех помните? Их имена, истории?

– Я не понимаю вопрос. Ну как я могу их не знать? Ну, конечно, я их помню. Я помню всех людей, которые ушли. Причем иногда люди перестают ко мне ходить, а потом через какое-то время возвращаются. Я в какой-то момент понял, что я для них важнее, чем они для меня. Это люди, у которых есть цель – сделать проект. Мне с ними комфортнее, понятнее, чем с детьми, например. Потому что дети могут поменять решение, им может наскучить. А они люди усидчивые. Они работают до конца.

– А что они пытаются выразить в своих работах? Они вспоминают концлагеря или войны, или потери?

– Люди возвращаются в детство, в родителей своих. В игрушки, в которые они не доиграли, в бантики, которые не довязали. Домашние животные, которые у них были в довоенной Польше, дом, в котором они жили когда-то, старое еврейское местечко. Это и держит людей. Они проигрывают заново свое детство. У них даже Ван Гог похож на давно умершего деда.

– А бывало такое, что вы видели, что у человека настоящий большой талант, и если бы жизнь сложилась по-другому, он мог бы стать скульптором или художником?

– Ну практически все это поколение – люди с нереализованными возможностями. Они всю жизнь занимались чем-то: кто на складе работал, кто водителем был. А сейчас они становятся художниками. Эти люди – это живая история, и вот она, под моими руками. Один товарищ у меня из списка Шиндлера, другие пережили Хрустальную ночь. Это счастье, что они еще не ушли, что можно поймать время за хвост и увидеть их, поговорить, потрогать. Потому что для них это было вчера. Это страшно интересно наблюдать за тем, как история ткет судьбы людей из пустяков. У меня был один человек, которому в Аушвице, когда выбивали номер на руке, одну цифру не добили. И когда его отправляли в печку, то два нациста ошиблись. Они оба написали неправильную цифру, и его отправили обратно в барак, доживать. И так он дожил до конца войны.