Зева по возможности всегда не торопила время, оставаясь в берлоге подольше. Но теперь Лось Хрип расстроил ее планы, помешал задержаться в берлоге. Зияющее отверстие под солнцем становилось все больше, талые воды рано выгнали ее из убежища. И медведице приходилось не только искать пропитание, но и быть осторожной вдвойне. Тайга – ее дом, но и она непредсказуема. Опасность ждет ее малышей за каждым деревом, за каждой колодой, у болота, в гари и у реки.

– Крэк-к, крэк-к, – торжествовал ворон.

Он каждое утро летал над Кедровой падью. Его раздирающий крик давно не нравился Зеве. И она не могла надолго оставить малышей.

Голод гнал вглубь тайги. Медвежата неотступно следовали за матерью. Зева вышла на охотничий путик, а по нему подалась к вершине ручья. Идти ей пришлось недолго. Скоро впереди показался просвет.

Медведица давно знала охотничью избушку. Всякий раз летом она оставляла рядом с ней на деревьях глубокие метки. Здесь ее земля, она – хозяйка. Другие медведи, зная ее свирепый характер, старались обойти стороной чужую территорию.

Сама она, неприступная и непримиримая, как будто оберегала таежное хозяйство человека от набегов сородичей. А охотник, в свою очередь, не трогал ее, не хотел зорить берлогу.

Избушку никто не тревожил, и она из года в год благополучно дожидалась хозяина. Сама Зева не смела заходить в полуоткрытую дверь. Обнюхав зимовье и лабаз, убедившись в своей безопасности, она всегда шла вверх по ручью, миновала Сочур и вновь возвращалась сюда, к кромке болота, где всегда можно было найти какую-никакую пищу. К избушке она наведывалась и летом, не позволяя ни себе, ни медвежатам озорничать в чужом жилье.

Вот и на этот раз, намереваясь обойти охотничье зимовье, она вдруг остановилась. Из-под навеса несло запахом тронувшегося мяса. Влажные ноздри медведицы нервно дернулись, в желудке засосало. Некоторое время Зева еще стояла в нерешительности, не смея войти в сени. Но лютый голод толкал ее туда, и ей ничего не оставалось делать, как подчиниться нарастающему желанию, изменить своему правилу.

Зева робко вошла в сени и сразу же нашла на полке ведро с оставшимся мясом. Поднявшись на дыбы, она хватила лапой полку. На землю полетели пахнущие дымом тазы, кастрюли, забытый охотником небольшой кусок мяса вывалился из ведра. Медведица жадно набросилась на еду. Она не заметила, как проглотила мясо. Зева не заглушила голод, ей еще больше захотелось есть. Она посмотрела на приоткрытую дверь и зашла в избушку. Запах человека здесь давно выветрился. Пахло прелью и мышами. Над печкой висел свернутый в тюк ватный матрац, подушки и одеяла. Кружки, чашки, ложки, чайник по-хозяйски аккуратно прибраны на столе. В хлебнице медведица нашла кулечек сухарей и с аппетитом их съела. Затем сорвала тюк с пастелью и принялась в ярости рвать его. Клочья ваты, ленты старой материи захламили избушку. Медведица злилась. Поживиться больше нечем. Раздосадованная, Зева вышла на улицу, обнюхала избушку и, не найдя больше ничего съестного, повела медвежат в распадок.

Медведица сидела под кедром и, покачивая головой, наблюдала за игрой медвежат. А малыши клубками катались по проталине, урчали друг на друга. Пестун Фур в играх участия не принимал. Хотя он еще не стал взрослым медведем, как мать, но и от детства далеко уже шагнул, на год вперед. Он с каждым днем мужал, и окружающий мир в его глазах становился совершенно другим, подозрительным и опасным. Фур хорошо понимал медведицу-мать, чувствовал каждое ее движение, угадывал взгляд, выражающий ее волю.

Последние дни мать упорно добивалась от него послушания, чтобы он следил за малышами, исполнял роль няньки. Фур вне берлоги чувствовал уже некоторую свободу, и ему совсем не хотелось возиться с несмышлеными медвежатами. Но ослушаться мать не смел. Стоило ей взглянуть на Фура, как он весь содрогался – в такие минуты робость овладевала им. Беззаботные неуемные малыши все, больше докучали, пытаясь навязать ему игру, и он, досадливо вздыхая, смирно отходил в сторону, с опаской поглядывая на мать.