– Хочешь угостить?

– Хочу.

– Я не против.

– Что еще, кроме малины? Какие пожелания?

Через три минуты, договорившись о встрече, всерьез ошалевший, еще пребывая под портвейном, лег в свою твердую пацанскую постель. Какой ужас, где я ей найду малину в январе? Чертов Микки со своей технологией спутал все карты. Может, она тоже смотрела фильм и помнит ту сцену, где герой, в мягком рассеянном свете открытого холодильника – кстати, битком набитого, – кормил героиню клубникой? Беда, беда!

Рано утром, прихватив всю наличность, рванул, сквозь снега, в единственный в городе коммерческий магазин и там, тотально счастливый, среди шоколадных батончиков и флаконов с коньяком обнаружил фигурную бутыль малинового ликера. Цена – двухнедельный заработок плотника-бетонщика – не смутила. Наоборот, это было на руку, это выводило свидание на более высокий уровень – цены на коммерческий алкоголь всем известны; явиться к даме с экзотическим напитком в кармане – такое Микки одобрил бы сразу.

Квартира показалась мне перегруженной мебелью, но в общем – приятной, не мещанской, и я рискнул себя поздравить. Удивления не испытал – все было понятно уже по красному пальто и сапогам на каблуках. Пока разувался, из комнаты неспешно просочилась вполне элегантная, не склонная к полноте мама; равнодушно кивнула, прикрыла за собой дверь кухни. Эти маневры мы знаем, подумал я, вроде спиной повернулась, а на самом деле внимательно изучила гостя в каком-нибудь зеркале.

Дочь, в обтягивающих джинсах, выглядела очень достойно, такая девушка в соку, блестящие – наверное, только что вымытые – волосы, серьги в маленьких бледных ушках. Богатые, решил про себя гость, протягивая бутыль этикеткой к даме. Носить дома джинсы – неслыханная роскошь. Я свои надеваю только в университет или – как сейчас, для интима.

В комнате дочери нашлось все необходимое: и рюмки, и лимон на блюдечке, извлеченный из небольшого холодильника. Очень богатые, подумал гость. Два холодильника в доме.

Было много розового цвета – ковры, шторы, кресла, – много пластинок, много расставленных тут и там безделушек. В воздухе словно бы что-то реяло и развевалось. Она сидела нога на ногу, босая, я рассматривал ступни, красивые, но неспортивные, малоподвижные. Ощущение, что все идет не так, то появлялось, то исчезало.

После трех рюмок ликера ее щеки сделались похожи цветом на самый ликер.

– Андрей, – сказала она, – скажи честно. Чего ты от меня хочешь?

– Ничего, – ответил я довольно честно.

– Совсем?

– Ну… То есть хочу многое, конечно… Но не в данный момент.

– Понятно. Ты хороший парень.

– С чего ты взяла? Ты меня совсем не знаешь. Я могу быть хорошим. Могу – плохим.

– Мой муж говорил, что я сука и тварь. Налей мне еще.

– Ты, конечно, не тварь, – возразил я. – У тебя хорошая комната. Пластинки. Твари живут как твари, но тут все по-людски… А насчет того, что ты сука – не знаю. Не готов ответить. Лично я не считаю это слово оскорблением.

Она посмотрела сквозь меня, пробормотала:

– Каждый божий день выслушивала. Ты тварь, ты сука, зачем я с тобой связался…

Подняла глаза.

– Может, и ты такой же? Может, вы все такие? Сначала хорошие, а потом – сука, тварь…

– Вижу, тебе было несладко.

– Да! Еще как.

– Но ведь все уже в прошлом.

Зрачки были белые, бессмысленные. Я взглянул на этикетку: производитель гарантировал тридцать градусов крепости.

Встала, грубо отдернула штору; вытянувшись, изогнув стан, открыла форточку. Закурила. Сообщила мрачно:

– Кошку заведу. Уже решила. Маленькую, персидскую. Она не будет называть меня тварью и сволочью. Она будет только мяукать.