Неожиданно я представила себя лежащей на белой простыне – обнажённую, спящую в позе Данаи. Мужское лицо восходит надо мной. Его бедра тесно прижимаются к моим. Я глажу его гладкую широкую спину. Упругая кожа нежная и атласная. Чёрные волосы кажутся почти синими на фоне белого, как алебастр, лица. Губы шепчут моё имя! Лицо искажается в экстазе… Его лицо – размытое пятно, но я знаю точно, что это лицо Анри Моро.

Я вышла из спальни и спустилась вниз в столовую. Уже смеркалось, и я включила свет. Зажглись все лампы в люстре и два бра, освещавших портрет мадам Нинон над камином. Впервые я взглянула на него внимательно и… остолбенела от изумления. С портрета на меня смотрела молодая белокурая женщина. Это была я.

Всю ночь я только и думала о портрете. Человек непосвящённый вполне мог бы принять его за французский аналог портрета «Дориана Грея»! Но портрет был прекрасен, мадам Нинон на картине – молода и красива, значит, ничего предосудительного, ужасного, развратного в её жизни не было, если принимать во внимание тот факт, что жизнь откладывала отпечатки на лице портрета в романе! Значит, в портрете нет ничего мистического! И всё-таки, я – это я, а она – это она!

Успокоившись, я уснула.

Наутро, отпивая кофе из большой фарфоровой чашки, я встала перед портретом и долго вглядывалась в покрытое кракелюрами лицо. Звонок телефона прервал размышления.

– Хххх… – раздалось в телефоне, и в груди похолодело.

– Простите, что? – переспросила я трубку и услышала несколько раздражённый женский голос:

– Доброе утро, мадемуазель Морозова. Вас беспокоят из нотариальной конторы. Это хххх… Напоминаю, что вы записаны к мэтру Моро сегодня в одиннадцать, хххх…

– Спасибо, я помню, мадам, – я не расслышала имя секретаря, которое она произнесла очень быстро. Старый телефон трещал и шипел.

– Вы будете вовремя?

– Конечно.

– Хххх…

– Простите, что?

– Хххх…

Я повесила трубку на рычаг, напоминавший рожки у чёртика.

Телефон был очень старый, с витым шнуром и дисковым набором и вполне соответствовал обстановке дома.

– Прошлый век какой-то… – пробормотала я и пошла одеваться.

«Ну что ж такого! – В конце концов – мы с Нинон родня! Её бабушка приходилась родной сестрой моей бабушке. А мама всегда говорила, что мы похожи, как две капли воды!»

Я припарковала машину у нотариальной конторы. Без пятнадцати одиннадцать – я пришла рано. Секретарь – непривлекательная, грузная мадам средних лет с лицом профессиональной стервы, недоброжелательно взглянула на меня и попросила обождать полчаса, указав на ряд жёстких стульев, обтянутых дерматином. Я огляделась. Приёмная как приёмная. Безликая и равнодушная, как и большинство приёмных. С застоявшимся воздухом, с запахом бумажной пыли. На столе секретаря за низкой стойкой светится экран компьютера, в углу шкафы с документами, вдоль стены – сейф, копировальная техника и стойка с бланками и рекламными проспектами, в другом углу – сервировочный столик, кофе-машина и небольшой холодильник. На широком подоконнике – маленькая вазочка с букетиком свежесрезанных незабудок…

«Мои любимые цветы!»

…На стенах – довоенные чёрно-белые фотографии Бурпёля с изображением железнодорожного вокзала, которого уже нет, виды старых пустых улиц и снимки мужчин в шляпах.

Я взглянула на стопку зачитанных журналов для клиентов, разложенных на стеклянной столешнице веером, и сказала, что подожду в саду.

Выйдя из двери, повернула направо за угол дома в распахнутую калитку, поднялась по ступеням и оказалась в милом ухоженном садике, окружённом по периметру невысокой каменной кладкой. На подстриженном газоне буйствовали маргаритки. По углам пышно цвели кусты розовой гортензии. Дорожка из сланца вела от калитки в густую тень высоких вязов, плакучих ив и белых акаций, росших по берегам ручья.