– Это как же? – не поверил бригадир.

– А также! Сердце не выдержало.

– Лопнуло, значит! Это от вина, – убежденно сказал Семен Петрович и потрогал левый бок.

– Ну, у вас не лопнет, вы самогон пьете! – серьезно заметила Алина.

Девушки дружно засмеялись, а бригадир, хлопая глазами, переваривал Валькины слова. И вдруг понес в бога мать:

– Растопырились, туды растуды на три деревни. Привыкли в городе на задницах сидеть, мать вашу…

– А ну, работать! – срываясь на визг, закончил свою речь Семен Петрович.

– Arbeiten. Все понятно, – перевела Алина. – Aufstehen, мать вашу!

Бригадир Семен Петрович ничего не понял, хотя чувствовал в этих словах что-то ругательное по отношению к нему, но так как зла больше не осталось, сказал нормальным голосом:

– Ладно, по иностранному-то умничать, образованные! Чтоб мне ряд сегодня весь добрали.

И, хлестнув лошадь прутом, ретировался.

На Семена Петровича не обижались… Великая вещь привычка. Первое время на мат реагировали болезненно, жаловались чуть не со слезами своему директору, директор говорил с председателем, председатель кричал на бригадира, а бригадир на председателя. И какое-то время бригадир бранных слов не произносил, но потом они прорывались с еще большей силой. Председатель разводил руками: «Ну что я могу сделать? Такой народ. Снять с бригадирства, так это всех подряд снимать придется… Иной раз и сам сорвешься…»

– Бывает, – смущенно кашлял в кулак председатель. – Нету других людей… Я с ним поговорю еще, припугну построже, а уж вы как-нибудь сами с ним, пристыдите что-ли.

Просили колхозного сторожа Игната при случае сказать бригадиру, чтобы не выражался. Думали, старого человека послушается.

Дедушка Игнат искренне удивился: «Кому, Семену? Да ему, сивому мерину, родить легче, чем от мата отвыкнуть. Сызмальства это у него. Без штанов еще ходил, а уже матерные слова знал.

После этого на Семена Петровича махнули рукой и старались не обращать внимания, но и ему, видно, на пользу пошел разговор с председателем. Материться совсем он не перестал, но заметно было, что сдерживается.

– Пошли, девчата, доделаем что ли, – встала Света Новикова.

– Дай отдохнуть – то! – взмолилась Таня Савина.

– Девоньки, засидимся, хуже… А то, до зимы здесь будем торчать?

– Домой хочется, – жалобно сказал кто-то.

– Хватит ныть, пошли…

Когда мы пришли с поля, дед Савелий сидел с Караваевым на лавке за столом. Перед ними стояла бутылка водки.

Увидев квартирантов, дед Савелий засуетился и намеревался привстать, но Караваев придавил его к скамейке и с усмешкой сказал:

– Не мельтеши. Чай, в своем доме, не в гостях.

И в нашу сторону добавил:

– Места всем хватит, вона лавка какая, во всю стенку.

– Много наворочали-то?! – спросил дед Савелий.

– Много не много, а спины болят, – не стал притворяться Алексей Струков. Алексей учился на третьем курсе и получал Ленинскую стипендию.

– А девки?

– А что девки? Работают.

– Да где там! Маломощные. Известно, город. Наши-то бабы пожилистей будут, – поддержал Караваев.

В дверь постучались и в избу вошли Света Новикова и Таня Савина.

– Мальчики, приходите сегодня к нам вечером, а то девчонки что-то заскучали, – сказала Света Новикова.

– Домой просятся, – добавила Таня.

– Как же это ты, дочка, рожать будешь, экая тощая какая, – пожалел Таню Караваев, по-своему оценивая ее изящную фигурку.

Таня покраснела и растерянно посмотрела на подругу.

– Как все рожают, так и она родит. Другого способа не придумали, – без стеснения ответил Юрка, второкурсник с внешностью киногероя, тот, которому не понравилось, что я воспринял известие о колхозе без эмоций.