– Все бабы – шкуры! – зло мотнул головой слесарь и сплюнул.

Несмотря на несогласие, никто не стал ему возражать. Во-первых, у Прохора был взрывной характер и тяжелая рука. А во-вторых, все знали про его горе. Несколько лет назад от него ушла жена, и с тех пор нрав некогда спокойного и обстоятельного мужика совершенно переменился. Он стал крепко выпивать, буянить, драться с соседями и грубить мастерам на фабрике. Последнее приводило к тому, что его постоянно штрафовали, и получать за работу оставались самые пустяки, что тоже не улучшало характер несчастного слесаря. Все шло к тому, что Прохора выгонят, но пока что спасало мастерство, которое, как известно, не пропьешь.

Филиппов, не слушая пересудов за спиной, молча шагал вместе с другими рабочими к фабричным воротам, как вдруг людской поток притормозил.

– Кто это? – раздался совсем рядом удивленный возглас.

Подняв глаза, Аким Степанович увидел стоящего у ворот рослого унтера, увешанного крестами, в котором не без удивления признал своего постояльца.

– Ишь ты! – только и смог выговорить машинист.

Все утро он корил себя последними словами за то, что пустил незнакомого человека в дом. Правда, вышло это само собой. Не оставлять же его было на улице, тем более что сам взялся проводить? А потом Дмитрий достал водку, и Степаныч понемногу утратил контроль за ситуацией. Надо сказать, что выпить он любил, но обычно жался. Все-таки дочка уже почти на выданье, надо приданое копить. Он и за угол заломил целых пять рублей в надежде, что непонятный ему человек пойдет на попятный. А тот, сукин сын, возьми и согласись! С другой стороны – деньги-то не лишние. К тому же если этот самый Будищев и впрямь служил писарем, да еще и георгиевский кавалер…

Как всякий родитель, Филиппов желал своей дочери счастья, хотя и понимал его сугубо по-своему. Иными словами, он хотел удачно выдать ее замуж за порядочного, а главное – небедного человека. Хорошо бы за сына мастера, но тот учится в гимназии, и его отец, пожалуй, на дочке машиниста жениться ему не разрешит. Можно за Архипа – приказчика в лавке, но тот, чего доброго, будет чваниться перед тестем и через губу разговаривать…

– Здорово. Дядя, – с усмешкой поприветствовал хозяина квартиры унтер.

– И тебе не хворать, – отвечал Степаныч. – Я гляжу, одежу-то прикупил?

– Нравится?

– Подходяще. Ты говорил, что тебе завтрева на работу?

– Да вот, вызвали. Только успел покупки Стеше отдать да пообедать. Ты, кстати, поторапливайся, а то остынет.

– Вот спасибо! Ты всегда такой заботливый?

– Нет, только к родне. Дядюшка.

Неизвестно, сколько бы они еще препирались, но тут от заводской конторы отъехал хозяйский экипаж, и идущим через ворота рабочим пришлось посторониться, чтобы его попустить. Но пролетка неожиданно остановилась перед проходной, и сидящий на пассажирском месте Барановский крикнул:

– Будищев, давайте сюда!

Дмитрий подмигнул на прощание Филиппову и запрыгнул в коляску. Причем сел не на облучок к кучеру, а плюхнулся рядом с Владимиром Степановичем, как будто и сам был барином. Возничий легонько тронул вожжи, и застоявшийся рысак, весело цокая копытами, стремительно рванул вперед.

– Кто это? – подозрительно глядя на машиниста, спросил сосед Ерофей.

– Племяш из деревни приехал. Двоюродный.

– А чего это он с господами?

– Ну, так большого ума человек! – снисходительно пояснил непонятливому Степаныч и, засунув руки в карманы, с независимым видом пошагал домой.

Тем временем Барановский, критически осмотрев наряд своего подопечного, спросил:

– А разве сейчас по форме шинель не полагается?

– Полагается, – пожал плечами Будищев.