– Никак нет! Только он ведь – писарь, все одно бы дознались…

– С чего бы это? Мало ли на какой косяк он рылом напоролся! Ладно, хрен с тобой, мерзни теперь вместе с ними.

Пока унтер с ефрейтором, отойдя чуть в сторону, таким образом беседовали, Будищев подмигнул писарю и прошептал:

– Не бойся, я штык марать не стану, я тебе горло перегрызу, а всем скажу, что это волки!

Тот в ответ только обреченно посмотрел на своего мучителя, но, не решившись ничего ответить, продолжал стоять. Час – не бог весть какое время для наказания, однако на морозе мало провинившимся не показалось, а потому, когда время вышло, все вздохнули с облегчением. Писарь с Хитровым направились к господскому дому, а Галеев с Будищевым пошагали к хате Явора.

– В городе-то был? – спросил унтер, зябко поведя плечами.

– Ага.

– Все взял?

– Обижаете, господин унтер!

– Какая нелегкая тебя угораздила с этим слизняком связаться?

– Не поверишь, он сам полез.

– Да ну!

– В том-то и дело. Я ему просто посоветовал рядом с нашей хатой поменьше ходить, а он с размаху мне как… едва увернулся!

– Да, хорош бы ты был, если тебе Степка зафинтил, – засмеялся Северьян. – А ты что же?

– Ну, а я не промазал, так он, паскуда, орать начал, как потерпевший!

– Понятно. А от чего ты его отвадить хотел? Нешто он на вашу хозяйку глаз положил?

– Типа того, – помрачнел Дмитрий.

В жарко натопленной хате их уже заждались. В гости к ее обитателям заявились дядька Никифоров и еще пара унтеров, приглашенных по случаю «проставы». Накрытый стол ломился от яств, но начинать без Будищева и Галеева было не с руки, и гости стойко терпели, сглатывая слюну.

– Где вы столько пропадали? – встревоженно спросил Лиховцев.

– Свежим воздухом дышали.

– А ротный зачем вызывал?

– Да ты знаешь, Леша, мы так толком и не поговорили…

– Ну, это не секрет, – пробасил Галеев, – их благородие хотел тебя в писарчуки перевести. Да только вишь, как неловко вышло…

– А Погорелова куда?

– А ты думаешь, почему он так злобится? – вопросом на вопрос ответил унтер. – Ладно, бог с ними, скажите лучше, наливать нам сегодня будут? А то я озяб чего-то!

Перед собравшимися тут же появился запотевший от мороза штоф полугара[20], вызвав у них гул одобрительных возгласов. Содержимое было немедленно разлито по чаркам, разобрав которые все вопросительно взглянули на Будищева с Галеевым.

– Ну чего, скажите что-нибудь обчеству, – хмыкнул Никифоров.

– Почему бы и не сказать, – пробасил командир отделения. – Митька у нас солдат справный и, самое главное, бедовый! На таких все и держится, они шилом бреются, дымом греются, ну и своего при случае не упустят, это уж как водится. Еще года не прослужил, а его уже полковник отметил да наградил. И я ни в жизнь не поверю, что этот стол всего на три рубля накрыт. Так что давайте выпьем, дай бог, не по последней!

Служивые с удовольствием выпили и тут же закусили ядрено пахнущей чесноком колбасой и нежными белыми булками. Затем еще по одной, и еще…

Охрим, которого тоже пригласили, выпив немного, отошел от своей обычной угрюмости и, что-то бубня, рассказывал то Шматову, то дядьке Никифорову. Федька, почти не слушая его, смотрел влюбленными глазами на сновавшую кругом, принарядившуюся для такого случая Ганну.

Молодая женщина, почувствовав повышенное внимание к себе, раскраснелась, похорошела и усиленно потчевала дорогих гостей, не забывая улыбаться.

– Кушайте, прошу пана, сегодня же свято![21]

Дмитрий же, сам выпив всего ничего, подливал другим, говорил тосты, подшучивал над собравшимися, а потом тихо вышел на хозяйскую половину и заглянул за занавеску к Оксане. Девочка, свернувшись калачиком на своем топчане, крепко спала, не обращая внимания на шум. Какое-то время он печально смотрел на нее, а затем обернулся на скрипнувшую половицу и увидел ее мачеху. Та пьяно улыбнулась и, покачав головой, заговорила: