А теперь что? Пока не начался поход, люди просто звереют от скуки. Так что о ссоре моряка и таманца завтра не будут знать только глухие. То, что один из них хорошо стреляет, причем на такие дистанции, что местным стрелкам и не снилось, многим хорошо известно. И вот как теперь господина хорунжего на тот свет отправлять? Его там вообще-то черти заждались и подельникам без него скучно…

Занятый такими мрачными мыслями, Будищев машинально стащил с ног сапоги, надетые по случаю гулянки у Левенштерна, и скинул китель, После чего растянулся на своем тюфяке и, взведя по привычке курок у «смит-вессона», неожиданно быстро уснул.

– Граф, вставай, – выдернул его из сонного забытья встревоженный голос Шматова.

– Не вставай, а вставайте, – зевнул он, переворачиваясь на другой бок.

– К табе посыльный пришел из штабу!

– Не к «табе», а к вам, – отозвался Дмитрий, пытаясь натянуть на глаза шинель, заменявшую ему в холодные ночи в пустыне одеяло.

– Да на хрена он нам нужен! – рассвирепел обычно кроткий Федор и решительно дернул своего «барина» за торчащую из-под шинели босую ногу. – Людским языком табе сказано, пришел посыльный! Скобелев требует!

– Бррр, – удивленно потряс головой кондуктор. – А зачем?

– А вот не доложили мне, – огрызнулся денщик.

– Ладно, – подскочил уже совершенно проснувшийся Будищев. – Умыться есть из чего?

– И умыться есть, и побриться, а чаю попьешь, когда вернешься от генерала.

– А если он меня пошлет, куда Макар телят не гонял?

– Значит, не попьешь.

– Дай хоть просто холодной воды, а то в горле пересохло…

– Пить надо меньше.

– Федя, блин!

– Я уже двадцать пятый год как Федя, – буркнул в ответ Шматов, подавая стакан воды, перемешанной с клюквенным экстрактом.

В штабной кибитке его, помимо мрачного как черт Скобелева, ждали командир таманцев полковник Арцишевский и начальствовавший над моряками лейтенант Шеман. Стало ясно, что речь пойдет о вчерашнем инциденте, и ничего хорошего от этого разговора ожидать не приходилось.

– Здравия желаю вашему превосходительству! – со всем возможным почтением поприветствовал генерала Будищев.

– Нет, вы только на него полюбуйтесь, – ухмыльнулся командующий. – Хорош, нечего сказать!

– Покорнейше благодарю!

– Будищев, не юродствуйте! Любого другого унтер-офицера за подобный фокус ожидало бы разжалование. Но вы известный изобретатель, можно сказать ученый, и… да к черту ваше изобретательство! Если бы я не чувствовал себя обязанным за спасение Студитского, вы сегодня же встали бы в строй рядовым, и, смею заверить, никакие высокопоставленные особы не защитили бы вас!

– Осмелюсь спросить, ваше превосходительство, уж не идет ли речь о нашей размолвке с хорунжим Бриллингом?

– Размолвке? Нет, каково?! Да будь вы офицером, такую размолвку можно было бы разрешить только у барьера!

– А доложили ли вашему превосходительству, из-за чего произошел этот инцидент?

– Да какое это имеет значение?!

– Ну, если честь дочери военного министра не имеет значения…

– Молчать! – рявкнул раздосадованный наглыми возражениями кондуктора Скобелев, но тут же осекся и, настороженно глядя на Дмитрия, спросил: – А при чем здесь графиня Милютина?

– Значит, не доложили, – бесстрастно пожал плечами Будищев.

– Говорите!

– Как прикажете. Так вот, их благородие хорунжий Бриллинг, рассказывая о своем успехе у дам, упомянул, что сюда в качестве сестры милосердия направляется его давняя любовница, у которой высокопоставленный отец и титул. И что именно их связь и была причиной его перевода из гвардии.

– Что, прямо так и сказал? – хмыкнул Скобелев и вопросительно обвел глазами присутствующих.