– Нет, – ответил Чарльз. – Спасибо, Фрэнк, но это не в моем вкусе. К тому же гражданам Арканзаса нужно, чтобы их шериф был дома, делал свою работу, сажая пьяниц в кутузку, а не устраивал засады вместе с Фрэнком Хеймером.

– Ну хорошо, твоя фамилия не попадет в газеты. На тебя всегда можно положиться. Как я уже говорил, если предстоит пускать в воздух свинец, я хочу, чтобы Чарльз Свэггер был на моей стороне.

«Господи милосердный, почему я так долго зажился на этом свете?»

Он был старый, очень старый. Ему шел уже семьдесят второй год. Дела у него шли неплохо, но бывает и получше: он действительно чувствовал себя ущемленным в мелочах. Но хуже всего были кошмары, несмотря на то, что сон приходил с трудом, а по утрам стряхнуть его становилось все труднее. И еще он все время мерз, черт возьми, после целой жизни, проведенной по большей части в жарких местах. У каждого сустава теперь была своя собственная отдельная мелодия боли, зуда, скрипа, треска и хлопков. Недавно ему в третий раз заменили бедро, и оно прижилось просто прекрасно, став теперь его самым сильным, самым гладко работающим шарниром. Словно заклятый враг превратился в нового друга. Ригидность приходила и уходила, и когда у нее возникало желание нанести визит, это была самая настоящая чума, грызущая его повсюду подобно полчищу крыс. Она превращала первые несколько шагов, нетвердых, шатающихся, в комедию судорожных движений и кряхтения, направленных на то, чтобы удержать равновесие. И это еще не все: он ронял предметы, постоянно, и к тому моменту как ронял их, уже успевал начисто забыть, зачем вообще их брал. Он падал, нечасто, но падал. Пока что он еще ничего не ломал, но в прошлом году в центре Бойсе здорово упал на левую руку, и хотя врач заверил его, что перелома нет, рука потом целых три месяца весьма правдоподобно притворялась сломанной.

Но вот вкус воздуха по-прежнему оставался приятным. Он иногда делал глубокий вдох, втягивая в себя как можно больше, просто наслаждаясь врывающимся в легкие сильным, холодным потоком, чувствуя, как они расправляются, – и это было удовольствием с половиной.

Прочие радости: старые друзья. Верная жена, которая отказывалась воспринимать его чересчур серьезно и обижаться на его слова. Двое детей, уже взрослых, и младшая, приемная дочь, на Восточном побережье, в каком-то заведении под названием Принстон. Очень толковая девочка.

Ну и деньги. Он разбогател – по-настоящему разбогател, если не мерить стандартами нефти, – а это означало тепло и уют, и достаточно свободных денег на патроны. Он содержал семь конюшен в четырех штатах и имел связи с тремя десятками ветеринаров по всей стране. Отчасти – благодаря слуху о том, что он бывший герой-морпех (что соответствовало правде), но в основном это объяснялось тем, что у него никогда не было энергии на сутяжничество, он выкладывал правду в самых простых выражениях, и людям, похоже, это нравилось. Далее, он сопротивлялся долгие годы, но в конце концов продал тот участок земли в Арканзасе, на котором его предки жили на протяжении двух с лишним столетий, с тех самых пор, как какой-то парень пришел со своей беременной женой из-за гор в самом конце войны за независимость, – и земля, которую он купил, с последующими приобретениями, принесла неплохие деньги его потомку в седьмом колене. Боб никогда не считал эту землю вложением капитала – просто кусок прошлого, с которым он никак не мог расстаться. Однако определенно это оказалось очень выгодным вложением: вырученная за участок сумма получилась значительной – очень значительной. Это означало, что теперь он мог позволить себе самые разные классные штучки; вот только проблема заключалась в том, что они были ему больше не нужны.