– Вам, конечно, виднее, – со вздохом согласился он.

Следователь велел Самолетову расписаться, после чего подозреваемого увели в камеру. Через два дня на очередном допросе следователь вдруг его спросил:

– Как ваше настоящее имя?

– Самолетов Андрей Владимирович.

– Неправда! Вы украли паспорт Самолетова и жили под чужим именем.

Голос следователя был таким уверенным, властным и устрашающим, что Самолетов послушно пробормотал:

– Возможно… Но так давно… Я забыл до некоторой степени.

– Напомнить? – повысил голос следователь. – Сванидзе – ваша фамилия! Амиран Автандилович Сванидзе.

Самолетов поставил под протоколом допроса свою новую фамилию.

– Я доволен вами, Сванидзе, – сказал следователь. – Как жаль, что мало таких, как вы! Большинство ведь не понимает, что помощь следствию – главная задача подозреваемого.

– Я понимаю, – с грустью согласился Самолетов и его снова отвели в камеру.

Еще через два дня ему представили мужчину с огромными черными усами:

– Ваш адвокат Лившициани. Сегодня из Тбилиси прилетел. Родственники ваши наняли.

– Какие родственники? – не понял Самолетов.

– Семья Сванидзе не оставляет своих в беде, – ответил Лившициани. – Будете во всем слушаться меня и очень скоро выйдете на свободу.

– Что я должен делать?

– Прежде всего, не говорить по-русски. Это ваше право.

– По английскому у меня в школе тройка была. А других вообще не знаю.

– Вот учебник, – сказал Лившициани. – И чтоб на следующем допросе ни одного русского слова! Пусть ищут переводчика, а я за это время найду алиби.

– Спасибо, – по-грузински ответил Самолетов, и его увели в камеру.

Через неделю, когда Самолетова снова допрашивал следователь, он сказал на языке одной из самых малочисленных горских народностей:

– Я не говорю по-русски! Прошу пригласить переводчика.

– Не валяйте дурака, Самолетов! – рассердился следователь. – Адвокат Лившициани нашел настоящего Сванидзе, доказал его невиновность, и оба уважаемых человека отбыли обратно в Тбилиси.

– А я? – опросил Самолетов. – Чем я теперь могу помочь следствию?

– Только чистосердечным признанием! – сказал следователь и строго посмотрел на Самолетова.

Тот подобострастно впился глазами в лицо следователя, пытаясь прочесть на нем дальнейшие указания.

Литконсультант отдела поэзии внимательно посмотрел в юное лицо, обрамленное пушистыми волосами, потом перелистал принесенную рукопись, что заняло у него не более минуты, и начал:

– Честно говоря, я бы вообще запретил женщинам писать стихи. Одна любовь-морковь, охи-вздохи. Чувства мелкие, темы несерьезные. Или вы не согласны со мной, девушка?

– Я не девушка. Я – юноша.

– Ну, простите, – пробормотал литконсультант и снова перелистал стихи.

– И сколько же вам лет, юноша?

– Четырнадцать.

– Так вот что я должен сказать, молодой человек. Ваш юный возраст – это недостаток, который с годами, несомненно, пройдет, но пока в сочиненных вами стихах видно полное отсутствие жизненного опыта, собственной судьбы. И запаса культуры, необходимого для хороших стихов, тоже в столь юном возрасте еще быть не может. Посмотрите, в ваших стихах…

– Это не мои стихи, – перебил его посетитель.

– А чьи же?

– Меня дедушка попросил сходить в редакцию с его стихами. Ему почти девяносто лет, он из дому не выходит.

– Да? – удивился литконсультант, снова пролистал стихи и сказал: – Что мы видим в этих стихах, кроме конкретной, частной жизни вашего дедушки? Автор последовательно описал нам этапы своего боевого пути и трудовой деятельности. Честь и хвала, как говорится, нашим ветеранам, но при чем тут поэзия? Это биография для отдела кадров, а не стихи для журнала.