Паша покраснел от стыда, но, к чести Людвики, она никак не отметила свой триумф, а просто молчала, пока Витольд Генрихович влюбленно бормотал:

– Ясно, образец 1892 года, восьмикалибровый, шестизарядный, и, что интересно, друзья мои, этот револьвер по механике являет собой что-то среднее между кольтом и наганом, поэтому неудивительно, что молодой человек принял его за таковой.

И он начал занудно перечислять отличия одного от другого. Мальчишки слушали его, открыв рот, а Людвика вышла из комнаты, так как она это все слышала по многу раз с раннего детства, ведь кроме чтения сказок отец любил ей показывать атласы старинного оружия с большими иллюстрациями, а некоторые экземпляры его коллекции она и сама видела – отец часто их перебирал, бережно протирал футляры фланелевой тряпочкой и почти всегда при этом проговаривал вслух характеристики того или иного револьвера.

За обедом Паша сидел присмиревший, не крутился, как обычно, и не старался сыпануть перцу в Сашин компот и даже в какой-то момент пододвинул Людвике бокал с лимонадом, видя, что она не может до него дотянуться, а потом шепнул так, чтоб никто больше не слышал, прямо в ухо:

– А ты, белобрысая, здорово в оружии разбираешься. – И шмыгнул носом.

Почему-то теперь Людвика жутко смутилась, залилась краской и наклонила голову низко к тарелке, а Паша восхищенно шептал дальше, отчего у нее по телу забегали мурашки:

– Пошли на улицу, я тебе рогатку покажу, сам смастерил.

Людвика брезгливо хмыкнула про себя, поскольку не увидела большой связи между настоящим коллекционном оружием и пошлой рогаткой, но на улицу с ним пошла, весь вечер в салки пробегала, пришла назад запыхавшаяся, раскрасневшаяся, с разорванным на коленке чулком, но очень счастливая – родители насилу дозвались. Так она поняла, что мальчишек можно укрощать не глупым кокетством, как делала добрая половина ее одноклассниц, причем безрезультатно, а интересом к их занятиям. И уж если с ними подружиться, то преданнее товарищей просто не найти. С тех пор Паша стал ее другом и никогда не давал ее в обиду, а Саша ревновал брата к белобрысой и назло ей выучил наизусть характеристики всех трофейных пистолетов, продававшихся из-под полы на Песчанской толкучке, за озером, и лучше всех мог определять самопальные подделки от настоящих раритетов.

Так проходило детство Людвики Штейнгауз – в уроках, учебе, играх с фантомовскими племянниками, музыкальных занятиях. Подруг у нее не было, да и времени на девчоночьи сплетни и пустую болтовню в ее плотном расписании не находилось.

А потом внезапно заболела Берта. Как-то утром на кухне потянулась за коробкой чая на верхней полке, и у нее вдруг заболела левая рука, сильно и резко, до судороги. Коробка вылетела из-под ее руки, с грохотом ударилась об пол, крышка отлетела в сторону, чай просыпался мелким порохом на кухонный половик. Ну, судорога так судорога, бывает от резкого движения. Доктор Фантомов прописал в тот же день порошки, расслабляющие мышцы. Но боль не утихала, из острой перешла в тягучую, ноющую, порошки не помогали, и Берта начала с этого момента как-то странно бледнеть и чахнуть, даже временами подтягивать руку, чтобы не болела при движении, а когда через пару месяцев решили сделать рентген, было уже поздно. У Берты нашли опухоль под мышкой левой руки, и после спешной операции она прожила еще только пару месяцев, сгорев как свеча прямо на глазах у Витольда Генриховича. В аккурат под самую Пасху, в конце апреля, ее и схоронили.

Витольд был безутешен. Клаша ревела сутками, не переставая, как будто Берта была ее кровной родственницей. Фантомов недоумевал, как случилось, что он, такой опытный врач, проглядел страшную болезнь своей соседки и не предпринял своевременных мер по ее лечению. Куковкина молниеносно собрала с нескольких организаций – везде, где когда-то работала сама или с Бертой, – средства на похороны, и так много, что на оставшиеся деньги Витольд с дочкой жили безбедно еще месяц.