В мире современного бизнеса работники корпораций стараются избежать интриг коллег, надевая на шею в качестве оберега нефритовую цикаду. Амулет в виде цикады защищает от врагов и коварства друзей. В древности придворные прятали в своих мантиях нефритовую цикаду, чтобы защититься от недоброжелателей и не стать жертвой придворных интриг. Таких цикад можно и сейчас приобрести в китайских лавках. Если не удастся купить настоящую китайскую статуэтку, то нужно раздобыть пресс-папье в виде цикады и поставить на рабочий стол в офисе.

И все же самым замечательным качеством цикады является ее пение – мелодичный стрекот, который можно слушать бесконечно».

Все это, без сомнения, чрезвычайно любопытно, констатировал он, откидываясь на спинку стула. Но – где я, и где цикады? Взгляд его нечаянно упал на часы. Черт, уже два пополудни, а вернисаж у Вениамина в три! Если опоздаю, он мне этого не простит. Художники – люди обидчивые.

Едва он вынырнул из-под арки, как на него обрушился шум мегаполиса. Яркий осенний день был до отказа наполнен жизнью. Вдоль тротуаров спешили куда-то тысячи людей; автобусы, троллейбусы и легковые авто едва ли не впритык двигались друг за другом по проезжей части. Свернув налево, он направился к площади Восстания. Неумолчный городской шум поначалу вызвал у него приступ раздражения, но буквально через несколько минут он привычно вписался в многоголосье города и был подхвачен броуновским движением, свойственным Невскому проспекту.

Пройдя пару кварталов, он снова повернул налево, миновал несколько колоритных многоэтажных домов в стиле модерн, нырнул под арку одного из них и оказался в тесном дворе с увядшим газоном; пересек этот двор, миновал еще одну темную арку с расписанными граффити стенами, и попал в тихий квадратный двор-колодец. Огляделся, возле одного из подъездов увидел вывеску с говорящим названием «Лотос» и направился туда. Уже несколько лет здесь находилась небольшая частная галерея, хорошо известная настоящим ценителям живописи.

Сегодня здесь открывалась выставка так называемых «молодых питерских художников», среди которых затесался и его приятель. С точки зрения самого Александра, тот был вполне себе приличным живописцем и имел добротное образование, так как окончил Академию художеств. Надо заметить, что Вениамин никогда не оправдывал свое безделье творческим застоем, много работал и даже имел небольшую мастерскую, в которой они неоднократно распивали спиртные напитки, ведя глубокомысленные беседы на философские темы. Живописные работы друга представлялись Александру интересными и довольно оригинальными, хотя в них порой угадывались мотивы Одилона Редона или Каспара Давида Фридриха. К тому же, сквозь безупречную технику в полотнах Вениамина можно было разглядеть сильную личность, которая пытается проложить собственный курс в океане живописного искусства и бесстрашно замахнуться на соперничество с предыдущими поколениями выдающихся мастеров.

Поднявшись по ступеням крыльца, Александр отворил дверь и оказался в фойе, оформленном с претензией на шизофренический модерн, где тотчас увидел приятеля, который беседовал с каким-то колоритным бородачом. Он приблизился к ним и остановился, стараясь не мешать, однако беседа, по-видимому, уже иссякла, бородач попрощался и отошел, а Вениамин, подхватил друга под локоток и потащил в выставочный зал, где с видом знатоков прохаживались первые посетители выставки.

Зал имел форму параллелепипеда, не слишком широкий, но достаточно длинный. Причем освещение, как невольно отметил Александр, оставляло желать лучшего. Однако, к его удивлению, а он всегда был немного снобом, работы местных художников производили хорошее впечатление своим разнообразием и бьющей через край фантазией. А именно наличие фантазии он считал самым ценным в литературе и художественных работах. И еще – внутреннюю силу. Тот невидимый энергетический заряд, который творец вложил в свое произведение. Переходя от картины к картине, он внимательно изучал каждое полотно, стараясь проникнуть в замысел создателя. Что-то нравилось больше, что-то меньше, что-то останавливало надолго, притягивая своей – нет, не красотой, но внутренним подтекстом, через который проявляется душа художника, а не только его ремесло.