– Я готова, – сказала Ира, нервно наматывая на палец вылезшую из свитера нитку.

– Ну так давай, – сказала Ася Бениаминовна, устраиваясь поудобнее на стуле. – Каким отрывком нас побалуешь?

– Каким хотите. – Ира, подобно ранее выступавшему Мешкову, перенесла взгляд за окно. Смотреть в остановившееся лицо учительницы было выше ее сил.

– Что-что? – спросила Ася Бениаминовна, выравнивая чуть сутулую спину и становясь такой же прямой, как парящая за нею старушка.

Все ученики до единого повернули головы к Ире. Вечный шепот и хруст бумажек на задних партах прекратились.

Хорошист Смирнитский, от изумления забыв, где находится, неприлично выразился. Но никто этого не заметил.

Ася Бениаминовна в поисках поддержки оглянулась на портрет Гоголя на стене. Но тот и сам, казалось, готов был от удивления повторить за Смирнитским сказанные им слова. Остальные классики, судя по их выражениям, не прочь были присоединиться. Лишь Толстой, проповедовавший, как известно, чистоту души и языка, безусловно бы воздержался. Даже таким чудом, как декламирующая Гомера школьница, великого романиста было не прошибить.

– Тогда… – Ася Бениаминовна переключила взгляд с Гоголя на Иру, – тогда читай сначала, а остальные продолжат… может быть.

Ира, заметив, что ее пальцы как-то странно приплясывают и уже не могут ухватить нитку, спрятала их за спину.

– Только… – она покраснела, словно напилась томатного сока, – только я на древнегреческом.

Ася Бениаминовна медленно-медленно, будто ее поднимали автомобильным домкратом, встала, а потом так же медленно села.

Не дождавшись ответа от парализованной учительницы, Ира принялась читать поэму на прекрасном древнегреческом. Этот язык уже звучал в этих стенах – когда школа еще была мужской гимназией, но с тех пор прошло почти сто лет, и ничто не предвещало, что однажды здесь вновь заговорят на языке великого Аристофана и бессмертного Еврипида!

Пока Ира повествовала гекзаметром о древнегреческом герое Ахилле, оскорбленном верховным вождем Агамемноном, и о прочих давних событиях, класс хранил такую тишину, какой от него никогда не могла добиться Ася Бениаминовна. Сама же она до самого звонка не сделала ни единого движения, если не считать рефлекторного помаргивания правым глазом.

Наконец, за дверью прозвучал звонок.

– Довольно, Шмель, – сказала Ася Бениаминовна каким-то примороженным голосом. – Урок окончен.

Это были первые слова на русском за целые полчаса.

Как только оглушенный Гомером 8-й «В» выполз из кабинета русского и литературы, Ира оказалась в центре толпы.

– Шмель, – сказал хорошист Смирнитский, – ты где древнегреческий выучила?

Ира хмуро оглядела одноклассников, прикидывая, как ей лучше вырваться из окружения.

– Может, ты и древнеегипетским владеешь? – спросила ехидная староста Маслова, украшенная такой толстой косой, что оставалось только удивляться, почему она всегда не ходит с задранной головой.

– Оставь свои сомненья! – воскликнул хронический троечник Михайличенко. – Она знает даже язык птиц и рыб. Это же царевна-лебедь! У нее во лбу звезда горит!

Ребята засмеялись, потому что пятно на лбу Иры действительно чем-то напоминало звезду.

Вдруг за спинами восьмиклассников послышалось пыхтение. Ребята разом обернулись и увидели, что Мешков с Кореневым придавили Антохина к стенке и пытаются вытянуть из его рюкзака пакет с завтраком. Бормотун каким-то неведомым образом сумел оставить обоих хулиганов без ангелов и теперь без помех руководил их поведением.

– Что нам мамочка засунула? – просюсюкал Мешков, засовывая толстую руку в пакет. – Булочку!

Он выволок сдобу и, чмокая губами, повертел перед толстым лицом, которое тоже напоминало булку, только не до конца выпеченную.