– Ты чего такой вздернутый? – спросил Влад, окидывая меня взглядом с ног до головы. – Драпал?

– Что, заметно?

Я плюхнулся в соседнее кресло, с наслаждением вытянул ноги, полез в нагрудный карман и неожиданно обнаружил, что сигареты кончились. Черт, вечно я забываю, что курящему человеку надо самому заботиться о своевременном пополнении запасов табака.

– Невооруженным глазом, – Влад выдвинул ящик стола, вынул оттуда пачку и положил на стол. – Правда, мой невооруженный глаз отличается от обычного, как ты понимаешь. На. Кури на здоровье. А может, коньячка? Для снятия стресса, так сказать.

– Отлично. Не откажусь.

В этом весь Борисов. Сам он бросил курить много лет назад, но в ящике стола у него всегда найдутся сигареты для таких, как я… забывчивых. А в шкафу – хороший коньяк. Но справедливости ради заметим, что пить Влад не бросал и при этом с нормальной снисходительностью относится к тому, кто курит рядом с ним в одном помещении.

– Я всегда говорил, что тебе одна из самых паршивых экзегез досталась, – сказал он, доставая коньяк, стаканы и половинку шоколадки «Аленка». – А может, и самая паршивая.

И эта вот «экзегеза» тоже отлично характеризует нашего Влада. Все говорят «альтернативка». И только он употребляет термин «экзегеза», более уместный для какого-нибудь богослова или, на худой конец, филолога, нежели простого Стражника. Хотя, конечно, «простых» Стражников не бывает.

– Да брось ты, – я принял из рук Влада стакан, мы чокнулись, молча выпили и закусили шоколадом. – Везде свои трудности. В том числе, кстати, и у нас.

– Ты хочешь сказать, что тебе нравится быть террористом-бомбистом в эпоху предсмертного социализма?

– Как, как?! – улыбнулся я.

– Эпоха предсмертного социализма, – гордо повторил Влад. – Хм, а ведь неплохо сказал, аж самому понравилось. Надо бы записать.

– Запиши.

– А! – он махнул рукой. – Всего не запишешь. Да и не нужно. Что же касается нас, то главные наши трудности все же позади. Ты ведь уже после 91-го года пришел?

– Ты отлично знаешь, что да. В 92-м.

– Извини. Просто те времена забыть невозможно. И все остальные трудности кажутся теперь пустяковыми.

– Ты так говоришь, – вздохнул я, косясь на бутылку с коньяком, – словно я родился и взрослел в какой-то другой стране.

Влад проследил за моим взглядом и немедленно разлил еще по пятьдесят.

– Ну, за счастливое возвращение! – сменил он тему.

– За него, – согласился я.

Мы выпили.

– Так что там у тебя? – спросил он. – Что-то серьезное?

– Да как сказать… Но пострелять пришлось. И вернуться прямо завтра вряд ли получится.

– Убил кого-нибудь?

– Надеюсь, только ранил, – вздохнул я. – Но нет худа без добра.

– ?..

Я рассказал о своей вчерашней встрече с Машей, Никитой и Женей и о том, что произошло дальше. Не особо вдаваясь в детали. Этим я, конечно, нарушал должностную инструкцию (первым о подобных вещах должно узнавать начальство), но, как известно, без нарушения должностных инструкций ни одно дело у русского человека как следует продвинуться не может. А мы были русские Стражники. Те же американцы, как мы знали, не нарушали инструкций. Ну, или почти не нарушали.

– Что ж, – сказал Влад. – Молодежь – это хорошо. Хотя лично меня немного смущает, что ты обнаружил их случайно.

– Как посмотреть, – пожал я плечами. – С чьей-то точки зрения вся наша жизнь – это сплошная цепь случайностей.

– Замкнутая в кольцо безвыходной закономерности, – добавил он.

– Ты сегодня в ударе, – заметил я. – Но не в настроении. Безвыходная закономерность. Надо же… Красиво. Хоть и мрачновато. Не находишь, господин аналитик?

– Да брось ты, – махнул Влад рукой. – Нашел аналитика. Как был я полевым работником, так им в душе и остался. Постарел только. Вот и сижу здесь, у монитора да железного ящика с электронными мозгами. Делаю вид, что сильно занят.