– Постараюсь помочь, – проговорил Крокер, ощущая, как у него прекращает болеть голова.

Стащив с глаз повязку, он, со вздохом облегчения, потёр виски и поглядел на Уолдорса, отметив, то мрачное и волевое лицо священника исказилось от отвращения.

Святой отец боялся способностей Крокера и, вне сомнений, считал их не от Бога.

Бац!

В дверь, абсолютно без стука, ввалился широкоплечий, высокий парень, с глуповатым выражением лица. Парень был облачён в роскошный фартук, богато заляпанный всякими останками еды, и белоснежный поварской колпак.

– Это, я тут опять без припасов… – проговорил парень, разводя руками и обдавая всех сидящих дикой смесью застарелого пота и варёной капусты. – Отец мой, чего ж делать-то?

– Мимак… Сколько раз тебе говорить, что перед тем, как войти, следует стучаться? – чуть-чуть склонил голову Уолдорс. – Выйди прочь и жди меня на кухне.

– Ага. Но это… еды-то нету, – промямлил Мимак, ломая руки и глядя по сторонам слегка расплывчатым взглядом. – О, Крокер, привет! Сухарь будешь?

Мимак залез в грязный передник и вытащил оттуда кусок серой галеты, тщательно завёрнутой в тонкую кожу.

– Привет, Мимак, – Крокер взял галету и спокойно принялся жевать.

Лицо Мимака растеклось в добродушной улыбке, а его «сфера» начала излучать умиление и счастье, что сильно потеснили мрачные мотивы грусти и печали. Мимак был «человеком крайностей» и легко переходил от отчаянья, к веселью, и наоборот. Крокер, способный видеть его «сферу», без труда этот процесс «видел».

– Привет, Всевидящий. На обед останешься?

– У меня особые дела, Мимак. Приказ от начальника – расследовать одно дело.

– Это какое? То, с тем нехорошим человеком?

– Каким нехорошим человеком? – прищурился Крокер, насторожившись.

Краем глаза он отметил, что Уолдорс немного напрягся, и стал внимательно вслушиваться.

– К Мимаку приходил тот самый человек – с нехорошим перстнем и девушкой, – проворчал Мимак, «ломая руки» и глядя в потолок. – Ну, того, что вы потом в доме нашли. Которого перстень съел.

– Перстень съел? – Крокер аж поперхнулся галетой.

– Ага. Он такой перстень на руке таскал. Плохой. Злой. Словно упырь, что крови насосался… Да, – лицо Мимака исказилось от ярости, на миг став похожим на морду какого-то лесного чудовища. – Мимак боялся этого человека. А он видел это. И ходил ко мне! Пугал!

– Пугал? Зачем?

– Он был плохой! – взвизгнул повар и его серые глаза заполнились слезами. – Я боялся. Боялся его перстня. Он это видел и меня пугал! Его это веселило! О, какое счастье что перстень, этот кровавые демон, он его сожрал. Он плохой был! От этого человека… от него пахло могилой. А за ним ходили проклинающие его тени… Да…

– Это… Мимак, не хочешь конфету? – проговорил Элдридж, вставая и протягивая Мимаку две больших конфеты в ярких оболочках. – Держи.

– Э нет. Одну я съем, а другую ты – враз успокоившись, как это бывает у душевнобольных, проговорил Мимак и деловито захрустел обёрткой, сдирая её с конфеты.

– Да не вопрос, конечно. Держи.

– А зачем сюда заходил этот человек? – Крокер, уловив, что Мимак успокоился, занятый конфетой, «вклинился» в диалог.

– Ну, это… Он тут с какими-то людьми говорил. А эта женщина она всегда на него смотрела, да такими нехорошими глазами…

– Нехорошими?

– Мимаку никто не верит. Мимака никто не слушает… Но я так тебе Крокер, скажу – эта женщина влюблена была в человека плохого. Нехорошей, злой любовью. Словно её опоили каким-то ядом, который заставлял её смотреть на этого вонючего человека со страшным перстнем, глазами – полными обожания.

…Выйдя из кабинета Уолдорса, Элдридж демонстративно скатал меж пальцами обёртку от конфеты.