Но как мальчик, выросший на асфальте, – ставший Президентом, вдруг стал чувствовать, что Бог есть? Только не надо в ответ про то, что у каждого свой путь. Да ведь и сам Розанов, пишет Бердяев, зародился в воображении Достоевского и даже превзошел своим неправдоподобием все, что представлялось гениальному воображению.

Органичность, народность космичности?

Подделка, иллюзион, маскарад. Камуфляж.

Знак гибридной войны.

Где такая сила? – само преклонение Розанова перед фактом и силой есть лишь перелив на бумагу потока женственно-бабьих переживаний, почти сексуальных по своему характеру. Бердяев-персоналист не терпел органики – от нее совсем недалеко до идеологии крови и почвы. А у лучшего колхозного пахаря как раз кровца на ладонях, почти не отличимых по твердости от чепигов плуга. Так упирался награжденный полетом пахарь в борта кабины самолета-кукурузника, чтоб не кувыркнулась машина в черные борозды.

Вот сила! Ведь редко, редко человек понимает конечный смысл того, что он делает. И большею частью понимает его слишком поздно для того, чтобы изменить делаемое. Конечный смысл? – тридцать лет назад был коммунизм. Президент тогда написал, что хочет быть в первых рядах.

Но не человек делает свою историю, он только терпит ее, в ней радуется, или, напротив, скорбит, страдает, – неведомый сегодня никому, кроме историков литературы Федор Шперк, поддержал Розанова и меня – даже царь не мог удержать империю в повиновении и ладе.

Левиафан переменил облик, да не может переменить участь.

Ныне же человек с темой и воплями Достоевского пусть даже с неугасимой папироской был бы немой: с землей во рту. И сама тема – с землей во рту. И мое говорение косноязыкое – ни к селу ни к городу? Но хоть гляну на внутреннюю жизнь власти. От мережковской литературы болезнь: что вы, больны чем-нибудь? – Нет, я не болен: но мною больна эпоха. Не будь в ней Мережковского, эпоха явно была бы здоровее. Апокалиптики, воистину апокалиптики. А у Президента никакой апокалиптики, каждый день полтора часа плаванья, два раза в неделю додзё – разминка, растяжка, повторение техники и легкий спарринг.

Дзю-кумитэ – свободная рука – вольный бой.

У меня тоже пустая рука, в ней нет оружия. Совершенно пустая – только в пустоте сила. Секущий удар, три уровня атаки – глаза видят все, но не пойманы чужим взглядом. Наколка-дракон не мигает, не отведет взгляд. Но если сказать, что не человек определяет историю, – он определен природой с того момента, как она существует и до того момента, как она перестанет существовать, – то зачем нужна власть?

А Розанов-литератор все жалуется литературе на литературу.

России – жалуется на Россию.

Жизни жалуется на жизнь.

Одно проявление смещает другим, полагая, что есть подлинное существование. Оно до конца не определено, но с ним можно иметь дело посредством ума. Жалуется на литературу, ее вовсе не отрицая. Противно что-то одно, а не вся литература, она же противна тогда, когда сливается недостойно с этим одним.

Не надо никому навсегда доверять. Может, Президент, сейчас в библиотеке я подумал, – монах в миру? Аскеза, воздержание, внимание к плоти – откровение только в молитве, доверие только к святому, одиночество среди всех.

Президент это знает, он на службе.

И Француз на службе, и Американец, и Немка умело правит, хоть боится собак.

Но они пришли и уйдут, придут другие. И мозоли кровавые давно сошли – звезда в навершье креста на могилке красного пахаря. Немощь там, где нет кровности и силы. И хорошо бы не любить одну женщину, чтоб не впасть в соблазн, чтоб не было удержания, но всегда хочется любить беззаветно.