Кто еще? Вымершая птица гасторнис, уже не такая пушистая, но все же.
И так до бесконечности.
Если вдуматься, ничего не меняется. Ничегошеньки.
Опять же исчезает легко. Закрыл глаза – и всё. Но это, конечно, запрещенный прием.
Солгал. Никогда не был гасторнис пушистым, так клочки какие-то. Печальное будущее содержалось уже в самом его обличии.
Что значит, солгал? Мне представляется, что когда-то он был очень даже пушистой птицей, пушистой и голосистой. Значит, таким он и был.
Ваше здоровье!
И довольно. Пора приступать.
Так, чтобы было понятно, ниточку продолжаем тянуть, а свет, предположим, выключили, или поменяли. Сделали его едва тлеющим.
Итак. Я сплю с котом в головах и собаками в ногах. Выпил чуток и завалился спать. И Стравинский С.Р., Сергей Романович спит. Отдыхает. Потому свет и поменяли. А вот лошадь за окном, обратите внимание, так и стоит, не шелохнется. Изумительно умные глаза у той лошади.
Перед сном беседуйте со своими питомцами. Примите за правило.
Часть первая
Larghetto Сolla Parte*
1. Аристофан. Лягушки
Пожалуй, с лягушек и начнем.
Добрая примета начать симфонию с темы лягушек.
В одноименной пьесе Аристофана удивительным животным отведено как будто не так много места. Поверхностный читатель может принять эпизод с их появлением в прологе за блеснувшую не к месту нефритовую брошь, шутку гения, остроту, не больше. Ничего удивительного, драматург в очередной раз решил посмеяться. Над нами. Может быть, над собой. Комедиограф – смешливый человек, да и жанр требует.
Чуть менее поверхностный читатель попытается обнаружить приметы аллегории, и, как это всегда бывает, найдет тому подтверждение в кривых отражениях и спонтанных аналогиях. И только единицы, уникумы догадаются, что фрагмент с земноводными является тем именно неповторимым волнующим аккордом, ради которого и задумывалась вся комедия.
Да, если рассматривать в качестве лягушек собственно лягушек, получается неоправданно короткий диалог. Диалог – щепка. Диалог на прищепке.
А если немного вознестись, и завораживающий лягушачий мир рассматривать не только в ракурсе присутствия его обитателей, но и в контексте отсутствия оных? Что, если попытаться окинуть взором всю животворную субстанцию, волнуемую медленной испариной озер и болот? Ту, что окружает и питает всех и вся, простирается на тот берег Стикса, и дальше, до бесконечности? Ту, где содержатся не только что сами лягушки, но также воспоминания о лягушках, грезы о лягушках, раздумья о лягушках? Не правда ли, выстраивается совсем иная гармония, просачиваются новые смыслы?
Нет, не смеется Аристофан. Мало того, мы не можем исключить, что описанные события в действительности имели место, и автор был их свидетелем. Как такое могло произойти? – вопрос к ученым. А была ли древняя Греция той древней Грецией, что мы знаем из комментариев к главам и рукописям? Пусть археологи, палеонтологи, спелеологи и гробокопатели, кто там еще, анатомы и патологоанатомы не нашли доказательств существования Диониса и Геракла, но ведь они не нашли также доказательств их отсутствия.
Ленятся?
А может быть, умалчивают?
Между тем, еще не умерли свидетели. И они с нами, подле нас. Да-да, те самые лягушки. Присмотритесь к ним хорошенько. Воды Стикса в брюшках их, призрачные фигуры Стикса в глазах их. Присмотритесь, поговорите с ними, господа ученые, если, конечно, вы – те за кого себя выдаете. Хорошенько присмотритесь, прежде чем отправить на секционный стол.
Ужас, ужас!
Что, не умеете? Не знаете как? То-то и оно.
На самом деле терпеть не могу обличительных речей. Но в данном случае не удержался.