Слово «диамат» (диалектический материализм) стало символом неподвижности суждения. Так называемые «диаматчики» проделывали привычную процедуру оболванивания себя и окружающих: «факт берется из действительности, чтобы стать философской категорией? Но социалистическая действительность прекрасна – почитайте передовые газет. Нищета и пьянство, которые наблюдаются в отдельной деревне, есть нетипичные пережитки капитализма. В чем диалектика? Марксистская диалектика – в умении отделить типичное от случайного. Ergo: программа коммунистической партии есть передовое философское учение». Этот доктринерский бред люди слушали семьдесят лет подряд. Марксизм мутировал в религиозное учение – на российской почве его часто называли «большевистским православием», имея в виду краснознаменный обряд.

Впрочем, верой и обрядом заполнены лакуны всех социальных доктрин – сколь бы объективно ни смотрелись светские рассуждения. Речь не только о черных мессах национал-социализма и имперских декларациях, это крайний пример. Бисмарк однажды сказал: «Бонапартизм – есть религия petty-bourgеoisie», это едкое и точное определение сознания мещанина, столь же справедливое и в отношении любви мещан к авангарду.

Светская религия, оправдывающая цивилизованное насилие и жадность нуждами прогресса, столь же характерна для капиталистического мещанина, как для советского человека – догматичная вера в марксизм. Вера в рынок – такая же догма, как «диамат». «Авангардное», прогрессивное мышление стало религией нового среднего класса, права и свободы сделались предметом культа, что привело к фетишизму гражданских прав (ср. «товарный фетишизм»); так демократия стала религией, и то, что должно было служить инструментарием в постройке общества, сделалось его самоцелью.

Знаменитое заклинание Черчилля: «У демократии много недостатков, но это лучший из порядков» – ровно такая же бездоказательная мантра, как ленинское «учение Маркса всесильно потому, что оно верно», однако «свободу» и «права гражданина» мы склонны считать научно доказуемой субстанцией, а «равенство» – своего рода культовым обманом. Яснее прочих (и уже давно) эту мысль выразил Алексис де Токвилль, автор объемного исследования демократии. В «Речи о праве на труд» Токвилль пишет так (впоследствии эту фразу почти дословно повторил Черчилль): «У демократии и социализма только одно общее слово «равенство», но почувствуйте разницу: демократия хочет равенства в свободе, социализм – равенства в нужде и рабстве». (Ср. Черчилль: «Врожденный порок капитализма – неравное распределение благ, врожденное достоинство социализма – равное распределение лишений».)

Демократия обеспечивает равенство возможностей, а затем вступает в действие либеральный принцип: кто был усерден – тот добился денег и власти, а кто оплошал – тот не добился, хотя возможности были равны. В современном либеральном обществе понятие «неудачник», «looser» чрезвычайно распространено. Поговорка «если ты умный, то почему бедный» описывает то «равенство в свободе», о котором говорят Токвилль и Черчилль. Свобода рассматривается как изначальная посылка (человек был «свободен» стать успешным), а не как обязательный результат. Никто не говорит о том, что нищий – свободен; нищие неудачники – разумеется, не свободны, но их «несвобода», как считается, произошла по их собственной вине. Нищий был свободен, когда имел шанс стать богатым, в дальнейшем его свобода улетучилась.

Иными словами, свобода дана всем людям на старте, в результате соревнования свобода оказывается у немногих людей. Мы имеем дело с отчуждаемой свободой, ровно на том же основании отчуждаемой, как отчуждается труд и его результат, товар. Мы – за частную собственность, но это не означает, что у всех будут яхты; более того: чтобы яхты были у некоторых, нужно, чтобы у большинства их не было. Свобода (как и товар) становится магическим властителем либерального сознания – но обладание свободой дано не всем: большинству свобода дана как фетиш.