Собственность – это не кража, как полагал Прудон; нечто сходное, но происходит все по закону. Одни акции потеряли стоимость, а другие взлетели в цене. Собственность – это зафиксированное правовое обеспечение акций.

Акция на права ничего не стоит без собственности; собственность, которой обладает тиран, не имеет правового прикрытия; но вот демократическая зафиксированная прибыль – это реальная вещь. И грамотный экономист это путать не должен. Иметь одни лишь абстрактные права – значит зависеть от волатильности социального рынка: сколько выпишут тебе из бюджета пенсии, столько и получишь; а иметь конкретные реализованные права – это означает, что ты сам данный бюджет и распределяешь.

И народ, и хозяева народа обладают вещами, которые называются одним словом «права», но это разные вещи. Когда ораторы говорят с толпой о правах, то имеют в виду права деривативные, условные. Население по наивности полагает, что речь идет о конкретных вещах – ведь произносят же слова «хлеб», «мир», «пенсия». Однако, когда Ленин говорит «Мир – народам», это не означает, что не будет войны. И когда современный либерал обещает «свободный рынок», это не значит, что мужик с семечками может встать на углу Моховой. Чернь может решить, что обсуждают ее конкретные дела; но это нонсенс. Этак и обладатель акции «Лукойла» потребует себе цистерну нефти. Здесь разница принципиальная.

Имеешь ваучер – размести его грамотно; не потратил его на приобретение бейсбольной биты, – сиди теперь, жди пенсии. И сетовать на то, что абстракция не обернулась реальностью – нечего. Акции прав надо копить, умножать их стоимость чиновными постами, связями, круговой порукой – затем обращать в реальные права. Чем больше акций прав – тем больше собственности: прямо пропорциональная зависимость.

Никто не мешал сегодняшнему обладателю маленькой пенсии организовать бизнес: заняться рэкетом, опекать ларьки, ставить кредиторам утюг на живот, потом вложиться в компьютеры, потом банкротить заводы, потом продавать цеха под казино, спекулировать жилплощадью, понравиться правительству, получить свою долю ресурсов страны. Сейчас бы уже имел яхту и учредил литературную премию. И прав бы имел – сундук от пола не оторвать.

Вот это права солидные, не ерунда; эту комбинацию прав реальных и абстрактных правозащитник может защитить.

От кого защищать? От тоталитаризма, от казарменного строя, от завистливой черни, которая хочет «все взять да поделить». От ужасной российской истории и культуры. От общинного косного сознания. От ленивого шариковского начала, Булгаковым разоблаченного.

Детям я бы запретил с кащеем встречаться, но самому было любопытно. Я разных деятелей видел, вот, с директором завода из Верхнего Уфалея общался, например. Решил, что хочу увидеть кащея вблизи.

Он вошел стремительной походкой – суетливый человек, похожий на Березовского и на старую обезьяну. За ним шел израильский охранник в расстегнутом пиджаке, с пистолетом за поясом. И швейцар не возразил, пустили в зал с пистолетом. А может быть, тут у всех оружие. Охранника оставили подле столика, он зыркал по сторонам.

Я сперва обиделся, а потом вспомнил советские времена, разбогатевших дантистов и дизайнеров – они свои свеженькие «жигули» всегда подгоняли прямо под окна тех, к кому пришли в гости. И поминутно вскакивали и бросались к окну – чуть шорох на улице. Вот и данный кащей напоминает разбогатевших директоров ателье – он и на охранника поглядывал тревожно, как на новые «жигули»: не угнали? сигнализация работает?

Все кащеи ведут себя одинаково – прежде чем начать разговор, кладут на стол мобильный телефон. Связь с миром (охраной, таможней, партнером по спекуляциям) поддерживается постоянно; проверил: сигнал есть; теперь можно спросить о положении дел в Отечестве.