В целом власть формировалась методом своеобразного «напыления» достаточно случайных людей на призрачные символы. Новые идолы вырастали из людского воображения, навеянного опытом былого авторитаризма и навязанного им общинного самоуправления. Так, заводской комитет Путиловского завода разъяснял:

Это походило на устремление к эсеровскому идеалу самоуправляющихся общин. Иного в тогдашнем – крестьянском и полукрестьянском – культурном пространстве ожидать не приходилось. Со временем это могло обернуться непредсказуемыми последствиями, особенно для революционеров марксистского типа. Однако тогдашнее стремление урвать, прикрываемое традиционными утопиями, остановить было уже невозможно.

Как известно, слово «совет» в любых своих смыслах не несет собственно государственного звучания. В России любили совещаться вокруг государственной власти. Теперь слово «совет» почему-то приобрело иное – почти магическое значение. Оно стало своего рода гарантом веры в «светлое будущее».

Петроградский Совет возглавил 53-летний Н. С. Чхеидзе, член Государственной думы, меньшевик. Его заместителями стали меньшевик М. И. Скобелев (32 года) и эсер А. Ф. Керенский (37 лет) – тоже известные по думской деятельности. Определять решения Исполкома стало Бюро, получившее ироничное название звездной палаты. Среди его членов, по характеристике Ф. А. Степуна, выделялись И. Г. Церетели – «честный, чистый, мужественно-прямой»; Н. С. Чхеидзе – «сутулый седеющий грузин, не очень образованный теоретик и малосамостоятельный политик, но всеми уважаемый человек»; Ю. М. Стеклов – «наглый бородач», «лютый анархо-марксист»; Б. О. Богданов – «очкастый и потный… с шишкой на лбу»; Н. Н. Суханов – «скептически-брезгливый», «беспартийный марксистский чистоплюй и никчемный деятель революции». В общем, это были молодые, сравнительно с министрами, то есть более «подходящие» для революции деятели. Опыта государственного управления они не имели, зато оставались доктринерами, причем каждый по-своему. Неудивительно, что эти «люди Февраля» не стеснялись во взаимных характеристиках.

Лично Церетели производил впечатление искреннего человека: к его словам не случайно прислушивался даже Ленин. Но в словах Церетели не было «сильных аргументов или увлекающих кого бы то ни было призывов». Он просто «располагал к себе». Такого хватало ненадолго.

Скоро было замечено, что по любому поводу брали слово политические двойники: 46-летний Ф. И. Дан – «одутловатый хрипун» и 37-летний М. И. Либер – «желтолицый», «щуплый, похожий на гнома» с «ассирийской бородой». Первый был сухой «ученый муж» и «начетчик меньшевизма». Второго называли «историческим маклером от политики». «Либерданить» означало «нести ерунду». Впрочем, над проштрафившимися политиками не насмехается только ленивый.

На этом фоне как «наиболее значительный теоретик» выделялся 44-летний Ю. О. Мартов (в 1890‑е годы соратник В. И. Ленина), который, по мнению Суханова, отнюдь «не был человеком тех быстрот и упрощенно-определенных решений, без которых нельзя было вести революционную массу». Трудно говорить об адекватности оценок тех лет: люди мстительны по отношению к не оправдавшим надежд кумирам. Суханов, к примеру, считал, что «Дан – одна из наиболее крупных фигур русской революции». На деле яркого следа в истории революции тот не оставил – как и сам доктринер Суханов, несмотря на его многотомные «Записки». Ротация революционных лидеров происходила вовсе не по уму и талантам мирного времени. Они словно взлетали на людских эмоциях, которые со временем сдували их с политической сцены.