– Милорд!

Тюринн едва ковыляя, с одышкой привалился к дереву.

– Милорд!

Чернильные верхушки елей плясали на синем небосводе, где-то ухало и подвывало.

– Милорд! – Тревор бежал быстро, ногами взметая облачка снега.

Лес молчал.

Но на поляне, щедро освещенной белым лунным светом, с неподвижным лицом, заиндевевшими бровями и ресницами, закрытыми глазами, нелепо вывернув ноги, лежал граф Кайден…

Глава 10

Четыре дня граф Кайден горел в бреду. Все это время Арела сидела на его кровати и держала за пылающую руку. Спала тут же. Тюринн пытался увести ее для отдыха в комнату прислуги – не далась. Он махнул рукой, лишь послал Тревора за врачевателями. Тот привез ведунью, по слухам, якшавшуюся с самой Нарглой. Сгорбленная старуха с растрепанными седыми космами узловатыми пальцами чертила в воздухе какие-то знаки, сквозь прорехи в зубах бормотала заклинания, жгла пучки трав, окуривая комнату и отпаивала графа пахучими отварами.

На пятый день, когда жаркое тело графа стало внезапно холодеть и исходить щедрым липким потом, а рот – медленно синеть, старуха сказала, что смерть не сожмет его сердце в ледяной кулак, не запретит биться. Во всяком случае, не сейчас. Арела сразу вся как-то обмякла и наконец покинула покои милорда.

Никто из присутствующих не понял, что падение графа с лошади – моих рук дело. Только Тревор сокрушался пуще других и корил себя, думая, что плохо оседлал Буяна.

К вечеру я понесла милорду его первый ужин за эти дни. Как больному, ему полагался куриный бульон с гренками и яйцом, свежий хлеб и отвар боровника, что оставила ведунья, – ядреное средство, подымающее мертвых с постели.

На деревянных ногах поднялась я в его покои. Там на широкой кровати он и лежал – бледный и с закрытыми глазами. Поставила поднос рядом с кроватью и поспешно отошла к зашторенному окну. Невидяще смотрела на снег, покрывшийся черными пятнами проталин.

Что ж, надо признать, что у меня не получилось. Или все-таки получилось? Граф Кайден не отправился к праотцам, как мне того хотелось вначале. Но наказан ли он? Определенно. Ведунья уходя сказала, что ноги больше не служат ему. Он никогда не встанет с постели и проведет остаток дней, разглядывая паутину под потолком своей спальни.

Мысли расползались как рваное покрывало, совершенно нельзя было сосредоточиться ни на чем. Надо ли мне большего возмездия? Нет. Нет в сердце привычной холодной злости, нет ярости, нет отчаяния. Пусто.

– Подойди ко мне, девчонка, – слабым, но твердым голосом сказал милорд.

Я от неожиданности вздрогнула, потом собралась. Руки почти не дрожали, когда я подала графу его бульон. Он приложился к чашке и жадно и долго глотал. Провел ладонью по тощей груди, словно провожая льющуюся жидкость – от горла по глотке вниз, через грудь, к животу. Громко и пахуче вздохнул, кивнул мне:

– Ведь это сделала ты? Ты? Молчишь… – сердце мое превратилось в какой-то вязкий кисель, как треснувшее сырое яйцо, стекло по ребрам куда-то вниз, к похолодевшему животу. Он все понял. Конец мне теперь, – я знаю. Я знаю даже, почему.

Замолчал, отвернувшись.

– Я не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить… – произнес он, глядя внезапно покрасневшими глазами куда-то мимо, – … ты так похожа на нее. Где ты была все это время?

Сказанное доходило до меня меня медленно, толчками. Я оглушенно хватала воздух ртом, не в силах произнести ни слова, а граф продолжал:

– Семь долгих лет я искал тебя и твою мать Диву. Не знал, что она родила девочку; когда наконец нашел, она сказала мне, что ребенок не выжил. Но я же вижу… вижу в тебе свою кровь… как же жестока судьба…