Села прямо на землю, раскрыла сумку. От резкого густого запаха мяса и чеснока желудок тотчас вздрогнул, требовательно зарычал. Вяленая баранина. Тщательно вымоченная в соли, заботливо высушенная на крыше, впитавшая жаркое солнце и прохладные ветры. Нужно откусывать по чуть-чуть и долго рассасывать, катая гладкий соленый кусочек по нёбу… Рот мгновенно заливает слюна. Вкусно.

После еды сразу накрыла усталость. Руки и ноги – деревянные, голова – пустая. Тело просило одного – покоя. Закутавшись в плащ и подложив под голову сумку, я уснула прямо на земле.

Проснулась, когда светило было уже высоко. Дернулась встать и тут же взвыла – ноги и руки затекли в неудобной позе, шея не слушалась.

Лишь когда боль сменилась мурашками, а потом легкой щекоткой, я двинулась в путь.

Днем по солнцу легко ориентироваться. На север надо. Холодно. Ветер больно бил в лицо, мешал дышать. Но я упрямо шла и шла, и под размеренные шаги очень легко думалось. Я умру? А если умру, то как скоро? А если умру – то не выполню отцовский наказ? А если не вернусь в деревню, то через день и не вспомнят, что была такая. Кому какое дело, жива или нет… Или все-таки у меня получится? Ох, папа, папа… Зачем повесил мне такую тяжесть на сердце?

За грустными мыслями и не заметила, как на поля упал густо-синий вечер, а я вышла наконец к селению. Совсем небольшое, оно манило приветливыми огоньками в окнах. Я ускорила шаг.

Глава 6

В быстро сгустившейся темноте решила не искать счастья и постучалась в ближайшую жилую избу. Высунувшийся в калитку угрюмый мужик видимо решил со мной не связываться и попытался быстро дверцу запереть. Однако я просунула в щель ногу и, набрав в грудь побольше воздуха, выпалила, поражаясь собственной наглости:

– А что, любезный, гостеприимство нынче не в чести?

– Я и знать тебя не знаю, иди куда шла!

– Я заплачу за ночлег и хлопот много не доставлю, а уйду на рассвете, – имя свое я решила скрыть. Ни к чему это.

– Заплатишь… ну проходи, коли так, – хозяин немного поколебался, затем посторонился, пропуская меня внутрь дома.

Я огляделась: глиняные стены, глиняный пол, соломенный потолок. В центре дома, горячим сердцем, – кривая печурка, местами в кружевах трещинок. По краям – потемневшие от времени, натертые множеством рук и ног до тусклого бурого блеска лежаки. Тепло. И кругом сновали, смеялись, кричали бесчисленные дети.

В чужом доме я устроилась вполне удобно: натаскала сена из овечьего угла, соорудила лежак, накрыла покрывалом из сумки. Там же, в сумке нашлась еще пара пресных лепешек – совесть не позволила просить у хозяев еды. Им бы свои рты прокормить. Гудящие ноги требовали отдыха, в голове слегка шумело и глаза сами собой закрылись.

На рассвете спросила у хозяйки – худой, изможденной нескончаемой работой женщины – дорогу до замка Аваддон. Ее тонкое изящное лицо не выражало ничего, и я уже подумала, что отвечать она не будет, как она сказала, с жалостью посмотрев на меня:

– Уж и не знаю, что тебе там понадобилось. Но гиблое и проклятое это место. Поговаривают, что хозяин его, граф Кайден О’Коннелл, давно сошел с ума. Ох, и перекусит он тебя, дурочка, и косточки твои выплюнет. Да… А идти тебе надобно еще миль двадцать на север.

Оставила женщине половину своих последних монеток и пошла. Ботинки хрумкали по утоптанной тропинке у реки, змеёй вившейся вдоль селения. Сонная деревня зажигала первые огни, выпускала редких заспанных селян на улицу. Лаяли хриплыми спросонья голосами собаки, где-то вдалеке лошадиное ржание звонко рассыпалось меж домов.

Впереди у меня беспощадно длинный день.