– Хвала милосердному Яхве, вы невредимы, госпожа. Что я только не передумала за целый день. Ушли с рассветом, а уже ночь на дворе. Бедная моя госпожа…

Но Мириам прикрикнула на плаксивую девушку, велела собираться в дорогу.

Отряд покинул Тивериаду тотчас. Спешно гнали лошадей, не забывая оглядываться, но погони не было. До утренней звезды двигались без остановок, по распоряжению Ферхата ради предосторожности сделали небольшой крюк через тисовую рощу, и только там, в глубине, возле тихой заводи среди тенистых деревьев решили остановиться.

– Видимо, никто не хватился нашего лекаря, если за нами нет погони, – сказал Ферхат, поднося Мириам на привале воды. Говорил он тихо, чтобы не разбудить Ису, который всю дорогу крепко спал, не стали будить его и на остановке. – Хотел бы я узнать, как закончился вчерашний пир. Хуза велел через месяц привезти парчу и шелк. Если увижу Иоанну, расспрошу обо всем.

– Она очень помогла нам, почтенный Ферхат. Не мог бы ты отблагодарить эту женщину, когда снова увидишь ее?

– Она с лихвой получила за свою помощь, луна моя. Я отдал ей все твои деньги, – купец подобрал полы широкого халата, присел рядом. – Не беспокойся о ней, подумай о себе. Ты довольна, Мириам? Что-то я не вижу радости на твоем лице, счастливых глаз.

– Я нашла его, – она попробовала улыбнуться, но подобие улыбки только искривило искусанные губы. Всю дорогу что-то давило на грудь, не давало дышать. – Я нашла его.

Мудрый Ферхат увидел в печальных глазах то, что она не могла осознать разумом, а женское сердце уже почувствовало роковой путь, на который бесстрашно ступала изящная ножка в позолоченной сандалии – горькое счастье, безысходную надежду, потерянную веру. Тяжелый, тихий вздох замер в измученной груди верного Ферхата. Никогда не поймет он тайну женского сердца, секрет женской души. Никогда…

После возвращения Иса принялся за лечение маленького Якова. Приготовленное снадобье втиралось им собственноручно в поясницу ребенка утром и вечером. Каждый день Иса переносил его на руках в маленькую комнату, специально отведенную для лечения на первом этаже хозяйского дома, и закрывался с ним наедине. Входить туда кому-либо строго запрещалось. Мириам всеми силами старалась проявить заботу и участие, простаивая часами под дверью в надежде, что ее позовут, но Иса ничего не просил, ничего не требовал.

Ночевать рядом с ее спальней на верхнем этаже дома он сразу отказался.

– Людские языки длиннее змеиных, – проговорил он, смущенно пряча улыбку.

Мириам, недолго думая, предложила ему поселиться в просторных комнатах на первом этаже. Но и от них он любезно отказался.

В небольшой пристройке под лестницей, ведущей на второй этаж дома, Иса обнаружил кладовые для хранения зерна и амфор с маслом. Комнатушки были настолько малы, что измерялись тремя шагами в длину и двумя в ширину, но понравились сухостью, выбеленными стенами и двумя оконцами, смотрящими на закат. Их-то он и попросил у Мириам. В одной спал и отдыхал вечерами, в другой – с отдельным входом со стороны двора – занимался врачеванием Якова. А ночами Иса любил гулять по саду, сидеть под раскидистой кроной тутовника во внутреннем дворе и подолгу смотреть на звезды, наслаждаясь прохладой и тишиной. Однажды Мириам спросила его:

– Что ты ищешь среди звезд, Иса?

Он незаметно улыбнулся, долго молчал, затем ответил.

– Свою душу, Мириам.

– Разве твоя душа там? – удивилась она. Странным показался Мириам такой ответ. – Ведь ты здесь, со мной.

Иса ничего не ответил, только молча продолжал наблюдать за небом.

После возвращения он не изменился. Все также молчал, улыбался, о чем-то подолгу думал и временами растерянно оглядывался по сторонам, словно обнаруживал себя здесь впервые и не знал, как он тут оказался. В доме со всеми говорил тихо, почтительно, никогда ни с кем не спорил и не повышал голос. Если ему что-то требовалось на кухне или в хозяйской части, всегда долго извинялся за беспокойство и просил об этом Есфирь. Ел он только вместе с Мириам, но не спеша, через силу, будто никогда не испытывал чувство голода или вовсе не хотел есть. Он любил козье молоко, ел рыбу, персики, но вина не пил никогда.