– Сделаю я тебе кофе, – сказала Соня, открывая дверцу шкафчика. – Правда, у нас только такой остался, без кофеина.

– Осталось, – уточнил я.

– Что осталось?

– Кофе. Без кофеина оно среднего рода. Для меня, во всяком случае.

Эдик проглотил блин и уставился на меня. Как всегда, под его взглядом возникло нереальное ощущение, будто мой вес разом уменьшился на пару десятков килограмм.

Я игриво подпрыгнул, встал на пуанты, кончиками пальцами оттянул джинсы на бедрах и пропищал дурным фальцетом:

– Я маленькая девочка, играю и пою, я Ленина не видела, но Сталину даю!

Эдик критически оглядел меня и погасил взгляд. Я тут же потяжелел обратно.

– М-да, – сказал Эдик. – Печальная картина. Музыка бездарная, вокал убогий, хореография сомнительная. И текст устарел.

– Подумаешь! – гордо ответил я. – Зато какой нравственный заряд.

– Это – да. Что есть, то есть. Куда там набоковской Лолите. Ладно, что у тебя там во сне-то было?

– Все было. Тебя вот только не было, а жаль. Между прочим, сироп-то кленовый! – Я постарался придать голосу осуждающую интонацию, но, похоже, не очень-то в этом преуспел. Возможно, оттого, что одновременно залез своим блином в упомянутую миску. – Поклон от канадских лесорубов.

– А кто вчера огурцами закусывал? – парировал Эдик. – Гиви узнает – зарэжет. И вообще, кто завтра в ванной мне в тапочки воды с похмелья нальет?

На это я ничего не ответил, поскольку за огурцы Гиви действительно может «зарэзать», а во всем, что касалось завтра, Эдик ошибается редко. Правда, у него получается, в основном, предсказывать всякие мелкие пакости, а не, скажем, выигрышные номера «Лото», но и это впечатляет и с непривычки вызывает оторопь. Я, впрочем, уже привык. Интересно, что по субботам у него это не выходит. От прихода и до исхода субботы его дар предвидения загадочным образом отключается. Но сегодня пятница, а значит, судя по всему, мне суждено вечером напиться, дабы, согласно пророчеству, обеспечить себе завтрашнее похмелье.

– Эдик, – спросил Сева, не поднимая головы. – Ты когда уже, наконец, книжку выпустишь?

– Точно, – оживился я. – Я бы почитал перед сном. Очень, наверное, способствует.

– Не знаю. Пока желающих издать не нашлось.

– А ты что, уже носил кому-то?

Эдик свернул очередной блин в трубочку и, прищурившись, посмотрел через него на Севу.

– Носил.

– Ну и как?

– А никак. Выкладки какие-то дурацкие стали мне показывать. И по этим выкладкам получается, что печатать им меня невыгодно. Не просить же их: «Издайте, Христа ради!»

– А если за свой счет? – кротко спросил я. – Нельзя же лишать мировую литературу такого вклада. Возвышенная проза и все такое.

– Придется, видно, мировой литературе захиреть без меня, – ответил Эдик, – поскольку на третьей Скрижали – той самой, которую Моисей оставил на горе Синай – среди прочих второстепенных заповедей была выбита и такая: «Не издавайся за свой счет». И правильно, потому что за свой счет издаваться так же безнравственно, как и отдаваться. Это как если бы актер платил театру за то, что он в нем играет. Нет уж, лучше я похожу в безвестных гениях. Тоже звание почетное.

– Конечно, – согласился я. – Особенно, если сам себя им наградил.

– Какая разница, кто наградил? Гений – понятие относительное. Для меня, допустим, Шостакович гений, а для кого-то он сумбур вместо музыки. А еще кто-то вообще слушает только попсу.

– Шостакович, между прочим, для миллионов гений.

– А для десятков миллионов он сумбур. Что же теперь, на большинство ориентироваться? Лучше уж я сам разберусь, что возвышенно, а что возниженно. Пока ты будешь статистику собирать.