Ключ подходит к боковой двери, ведущей на площадку, выложенную угловатой плиткой. Нащупав узкий коридор, мы оказываемся в гостиной и, осторожно ступая, бродим по мебельному лабиринту. Не хватает только часов с маятником, которые вдруг начинают неугомонно бить. «Андреас знает, что мы здесь?» – спрашиваю я и тут же жалею о своих словах. «Не говори со мной в темноте… Где у него лампы?» Она наткнулась на стул, и на пол упал медный сосуд. «Сейчас начнут падать кирпичи!» Кажется, я начинаю хохотать. По крайней мере, мой рот кривится. «Какая-то должна тут стоять… Ау! Колдовской сундук!… Где же лампа, он сказал, она должна стоять у двери?» «Представь себе, он за нами следил, и заявится сейчас с отрядом полиции, он уведомил и Левки, и сейчас они придут все вместе, с собаками, факелами, криком и лаем…» «Прекрати уже! Ты стал невыносим». Сухой спичкой она зажигает лампу и ставит её на камин. Убранство дома вымученно деревенское. «Ты слышишь? Они идут!» «Ты не знаешь, что говоришь… Ты голодный?» «Нет». «Не садись на мокрое, – говорит она и вытаскивает из сумки сухие вещи, – в других комнатах наверняка холодно. Будем спать здесь». «Я принесу дрова». Когда я вернулся, она, уже переодевшись, с волосами, завёрнутыми в белое полотенце, расположилась на полу с красным покрывалом на плечах, с сигаретой, и рассматривает комнату. Она говорит: «С тех пор как этот человек делает чугунные трубы, он наполнил дом предметами искусства». Огонь разгорается, я стою на коленях перед ним и не могу на него смотреть. «А у меня дома есть Партенис, что мне с того?» – тихо спрашиваю я. Поленья трещат, заглушая её лёгкие шаги. Она садится рядом со мной на одеяло и говорит, обратив лицо к огню. «Если бы ты был всегда рядом. Держал бы меня крепко и не отпускал – Боже, как же я этого хочу, – потому что я тебя люблю, и гори всё огнём… и я так хорошо тебя знаю… С первого мгновения, когда я дрожа прикоснулась к тебе, а ты посмотрел на меня вот этими неразумными глазами подростка». Я перекатываюсь к ней ближе, и она ласково улыбается (это огонь или её лицо?), и кончики её пальцев впиваются сосновыми иглами в меня, когда я прижимаюсь к её груди, глаза её ласкают моё тело, и ноги-ветки переплетутся с моими, обвивая, и я их больше не отличу от моих, и кора дерева лопнет, выступит смола, они загорятся и упадут в безъязыкий шум пепла.

Всё ужасное, всё печальное, что происходило со мной за последние годы, всегда начиналось со знаков неотвратимой катастрофы – в отличие от известных историй, детективных и прочих, где сперва все элементы драмы погружены в стихию беззаботности, даже блаженства, так что уже в середине истории обольщённый читатель внезапно оказывается эмоционально безоружным перед драматическим процессом. Для меня, и, как я хочу верить, для большинства, сюрпризы такого рода давно перестали существовать. Я заранее знаю, чтó буду пить, достаточно одного взгляда на бутылку. Последнее моё, в буквальном смысле слова, приключение было самым ярким доказательством моей сделки с судьбой, с признаками катастрофы. Дело было так.

Я живу в Лондоне и уже десять лет как работаю в бухгалтерии «Шип энд Шипинг Компани», куда меня взяли после довольно непутёвого изучения экономики. Здание компании, трёхэтажный особняк в георгианском стиле с толстыми стенами и мансардой, идеально обустроенной для заседаний руководства, находится на Эбби-Роуд прямо напротив паба «Зубы льва», где когда-то два бандита, переодетые в террористов, убили третьего. В этом пабе я обычно пропускаю несколько стаканчиков после окончания рабочего дня, перекидываясь словцом со спешащими посетителями – торопящимися не потому, что они хотят как можно скорее уйти, а потому что хотят успеть побольше выпить до ухода – и встревая всякий раз, как предоставляется возможность вставить слово. Паб, чтобы оправдать своё название, украшен выпотрошенными головами животных – трофеями охотничьего гнева мистера Яна времён его пребывания в Кении, – и в нём расположен громадных размеров ряд зубов, выставленный на всеобщее обозрение, представляющий собой нижнюю челюсть льва. Зеркало за бутылками бара утраивает убитому льву ряд зубов, всякий раз, как мистер Ян, показывая свои собственные зубы, утверждает: «Этого льва я убил своими руками».