Кирилл совершенно не опасался выглядеть полным профаном в высоком искусстве, и заставить его увидеть в хаотичном смешении разноцветных загогулин «Рождение Вселенной» не смог даже автор шедевра, тот самый модный художник Эдгар Черепашки.

Потому что омерзительно мужественный красавчик с холеной трехдневной щетиной при знакомстве с ним, Самим Эдгаром Черепашки, посмел совершенно по-хамски хрюкнуть и переспросить:

– Простите, как? Черепашкин?

– Че-ре-паш-ки, – по слогам процедило существо неопределенного возраста и пола: голос вроде мужской, лысина просвечивается сквозь спутанные немытые космы, но в то же время – рыхлое бабье тело и впечатляющие сиси. – Мой отец родом из Калабрии.

– Так вы итальянец? – с трудом сдерживая рвущийся наружу смех, уточнил Кирилл.

– Наполовину. Мама у меня из старинного шляхетского рода Бубенек.

– Кого? – Все, больше не могу, сейчас начну ржать во весь голос.

– Бубеньки. Польская шляхта, – терпеливо объяснила бизнес-дубине творческая личность.

– Ага, – только и смогла выдавить дубина. – Знаете, я неоднократно бывал в Италии по делам бизнеса, но никогда не слышал там такой фамилии.

– Кирилл, – решил наконец вмешаться старший брат, – думаю, ты вряд ли слышал все варианты фамилий наших соотечественников.

– Это точно. – Младший ловко цапнул с проносимого официантом подноса бокал с шампанским. – Эдгар, а что означают вот эти каляки-маляки?

Аристарх поперхнулся своим шампанским, а синьор Черепашки на какое-то время потерял дар речи от возмущения.

Потерянный дар не собирался валяться на полу слишком долго – так могут и растоптать достоинство – и довольно шустро пополз обратно.

Чтобы выплеснуться на хама в смокинге попыткой хоть немного посвятить вышеназванного хама в тонкости абстрактной живописи.

Шум, взвихрившийся в противоположном конце арт-галереи, привлек внимание Эдгара Черепашки, и он, прервав лекцию на междометии, поспешил к эпицентру скандала.

Братья Витке, облегченно вздохнув, медленно двинулись следом.

Если бы можно было вернуться в тот день, Кирилл лучше вывалился бы из окна и переломал себе ноги. Или ввязался в драку с кем-нибудь вздорным. Да хоть с тем же Прокопием Винтороговым, рычащим недоразумением, когда-то снявшимся в паре-тройке фильмов, а теперь за отсутствием интереса к своей персоне подманивающим этот интерес скандальными выходками. Закончил ожидаемо – в ИТК общего режима. А тогда Прокоша еще был на свободе и посещал все светские мероприятия, куда удавалось просочиться. Достаточно было в присутствии Винторогова пренебрежительно отозваться об отечественном производителе, и радетель за Русь-матушку немедленно нарывался на скандал и, как следствие, на кулак.

Что угодно – драка, переломы, милиция – лишь бы не встречаться с Маней Скипиной. И остаться в той, успешной жизни, где он верил брату, как себе. А впереди была счастливая жизнь, семья, дети…

Но от этого всего осталась только возня с собакой. Потому что только собака способна беззаветно любить его такого. Мало похожего на человека…

Когда братья Витке прибыли к месту происшествия, инцидент исчерпанным не был. Наоборот, он, инцидент, только начерпывался.

Пунцовый от ярости Эдгар Черепашки тыкал пальцем в валявшуюся на полу картину и верещал:

– Нет уж, милочка, теперь вы обязаны ее купить! Вы безнадежно испортили произведение искусства!

– От…бись, – лениво отмахнулась квадратная девица с реденькими платиновыми волосенками, подстриженными ровным каре. – Что там портить? Как была фигня, так фигней и осталась. Только теперь это фигня с дыркой, как бублик. По-моему, так даже прикольней! Я случайно ее проткнула, хотела прилипшую хрень соскоблить, а ногти вон какие, – короткие толстые пальцы украшали алые клинки, – твоя тряпка бумс – и насквозь. А упала она нечаянно, я от неожиданности уронила. Не фиг так плохо вешать.