Я думаю о своей сводной сестре, этой незнакомке, придавленной нашим общим горем. Пятнадцать лет. Я даже не знаю, как она сейчас выглядит. Как и пропавшая малышка Коко, они навсегда застыли в моей памяти трехлетними. Я действительно никогда не думала о том, как она растет, проходит через ужасы подросткового возраста, живя с потерей столь огромной, что ее невозможно постичь. Они с Коко были не более чем декорациями в моих собственных страданиях. Не отдельными, не настоящими людьми.

– Мне очень жаль это слышать.

Клэр вздыхает.

– Думаю, это не удивительно. Они давно не видели друг друга, но она любила отца.

Как и я когда-то. Еще один приступ жалости к самой себе.

– Я действительно сожалею.

– Кажется, она не может перестать плакать, – говорит Клэр. – Сейчас она в своей комнате. Я пыталась поговорить с ней. Но я… Я даже не знаю, что сказать. Это тяжело. Мы… Твой отец и я… Она знает, что между нами не осталось любви, и…

Не моя проблема. Это не моя проблема. Ты вбила клин между моими родителями и забрала его, и внезапно он заговорил, что моя мать сумасшедшая и что он никогда не был счастлив, а сейчас ты хочешь, чтобы я посочувствовала тебе, потому что ты не смогла сохранить ваши отношения? Я не несу ответственности за мир, который ты создала, Клэр. Мне и в своем собственном довольно трудно оставаться на плаву.

– Клэр… – начинаю я.

– Нет, послушай. Прости. Я знаю, ты не хочешь об этом слышать. Но я хочу попросить тебя об одолжении, и я знаю, что это огромная просьба, но я не могу приехать на его похороны. Просто не могу. Я не могу. Не могу.

В последних словах сквозит истерика. Клэр в панике. Должно быть, она размышляла несколько часов, прежде чем набралась смелости позвонить мне, и теперь, когда она начала разговор, она отчаянно пытается донести свою просьбу, пока у нее не сдали нервы. Но я не собираюсь идти ей навстречу. Она никогда не шла навстречу мне. Она хочет, чтобы я сказала ей, что никто от нее этого и не ждет, что я ее понимаю, но я не буду этого говорить. Каждый раз, когда мы приезжали к ним, она была все более сердитой, все более отстраненной, огрызалась на отца, ее пассивно-агрессивный стиль общения ясно давал понять, что нам не рады, что для нас нет там места. Я знаю, что он был слаб и шел у нее на поводу, но я никогда не забуду, как она хотела отредактировать его жизнь так, чтобы все события до их встречи утратили всякое значение.

– В общем, я… – продолжает она. – Я не знаю, что делать, Милли. Мне неудобно просить об этом, честно, но она отчаянно хочет поехать…

– Ты хочешь, чтобы я отвезла Руби на похороны?

Еще одна пауза. Кажется, она не поняла, что забыла задать сам вопрос.

– Да.

– Э-э-э.

– Извини, – говорит она, – я правда не знаю, кого еще попросить. И ты же ее сестра.

– Сводная сестра, – холодно уточняю я.

– Да, – отвечает Клэр. – Но сейчас у нее больше никого нет.

Никто из нас не решается назвать имя Коко, реющей призраком между нами.

Я не отвечаю. Мой мозг гудит.

– Ты уже знаешь, когда состоятся похороны? – спрашивает она. – Мы немного не в курсе.

– Еще нет. Сначала коронер должен отдать тело.

– То есть явно не до окончания следствия?

– Нет, может, и до, если они поймут, что смерть обусловлена какой-то медицинской причиной. Но я думаю, его нужно хоронить, а не кремировать, на случай, если нужно будет снова его выкопать. Но это нормально. Он всегда хотел огромное броское надгробие рядом с могилой его матери, в деревне, где он вырос. Нет лучшей мести, чем успех, ведь так?

Клэр сглатывает от того, как бесстрастно я констатирую факты. Я не упоминаю, что тело невозможно забальзамировать. У малышки Руби не будет возможности попрощаться у открытого гроба.