– Ага! Прикинь! То пасхальное яичко, которое ты мне подарил, до сих пор у меня в серванте лежит. И не протухло!

– Как видишь, самое главное лежит на поверхности. Нужно только этому открыть сердце.

– Понял-а-а-а… – протягивает она, глядя на меня, как на полоумного. – Только это ску-у-учно.

– А вот сейчас ты увидишь, где скучно, а где наоборот.

В салоне повисает тишина. Трое напротив нас мирно почивают, склонив головы друг другу на плечи. Вдруг Маша придвигается и громко шепчет:

– Ты знаешь, Тишенька, чего я сейчас больше всего боюсь? Похмелья. В последнее время это какое-то черное безумие. Меня всю трясет… Желчью рвет по три дня. В зеркало на себя противно смотреть – старухой выгляжу. Вот сейчас еду и думаю, как мне опять остановиться. И одно мешает – страх перед похмельем.

– И эта проблема сейчас решится.

– Ой, миленький ты мой…

Машина плавно тормозит. Мы открываем двери и выходим в другой мир. Здесь в тишине переливаются трели жаворонков. По одну сторону дороги широкое пшеничное поле, по другую – златоглавая церковь с двором наподобие монастырского. На стоянке теснятся блестящие иномарки вперемежку с «жигулями» и «москвичами». Внутри, вдоль гравийной дорожки, стоят фонари, всюду цветы и садовые деревья. Строения слегка напоминают греческие, с висячими балконами и внешними галереями.

– Здорово! Красотища! – восторгаются попутчики. – Это что, монастырь?

– Вроде того, – киваю.

– Кажется, я сейчас найду смысл, – говорит японка, перестав икать. – А нас пустят?

– Здесь служба длится почти до вечера, так что даже мы не опоздали. Думаю, то, что вы увидите, запомнится надолго.

В это время Валерий, застенчиво улыбаясь, подносит женщинам платки: большие и поменьше. Большие они обвязывают вокруг талии, импровизируя юбки, а поменьше – повязывают на головы.

– А чего делать-то?

– Стоять и смотреть. Обратите внимание, когда будет наступать пиковая фаза «концерта». Перед входом в храм надлежит трижды перекреститься. Вот так, – показываю на себе. – Если станет… волнительно, то произносите «Господи, помилуй».

В этот час в храме перерыв. Стайкой подходим к застекленному свечному ящику и берем восковые свечи. Ставим перед иконами и прикладываемся. Мы с Валерием впереди, следом старательно повторяют наши действия остальные. Японку больше всего поразили белые детские косточки под стеклом – мощи младенцев, убитых Иродом. Наконец, подходим ближе к иконостасу, где толпятся в ожидании люди.

Маша протягивает свечу юной девушке и просит поставить на праздничный подсвечник. Девушка такая благообразная: в платочке, в длинной юбочке, с кротким лицом. Рядом с Машей стоит интеллигентный мужчина в светлом костюме. И вообще, народ здесь весьма приглядный.

Наконец, распахиваются Царские врата, и выходит молодой священник. Кадит иконостас, спускается по ступеням вниз и обходит храм. Толпа уступает ему дорогу, выстроившись в линейку. Вдруг священник останавливается перед дамой в шикарном бирюзовом платье и прямо ей в лицо направляет облака ароматного голубого дымка.

Дамочка всхрапывает, грохается на пол и кричит басом:

– Проклятый поп, не тронь Наташку, она моя! Я ее целый год совращал.

– Выходи! – батюшка легко побивает женщину по голове кадилом.

– Ой, больно! Что ты делаешь, поп проклятый! Дай мне пожить в ней хотя бы год, а то князь меня бить будет.

– Уходи в бездну!

– Ой, больно мне! Дай пожить хоть недельку в этой дуре! Хоть один денек!

– Не дам, выходи сейчас!

– Ой, не бей по спине своим проклятым кадилом, это последнее место, где я могу жить.

– Как ты вошел в нее? Отвечай!

– Она к колдуну ходила, там в Наташку я и вошел. Она сама просила!