В Дубраве (дворе Мелидена в Угрусском уделе) провели три дня, занятые упорным трудом – пилили старой камбенетской пилой поваленные и засохшие ели и берёзы, привозили и кололи дрова, в перерывах сгребали листья в выгребную яму, чтобы был перегной для огорода, под конец с превеликим усилием вывернули два больших пня. Не то, чтобы Мелиден так уж любил деревенский труд, но надо было хоть чем-то помочь слабосильной родне напоследок. И, конечно, старались отоспаться в тепле, отъесться домашним и накормить лошадей вдоволь перед чужими краями. Баню растопили вечером. На четвёртый день с утра Мелиден завершил дела, снеся голову бычку своим двуручным мечом, «как заправский кат», а уж разделывают пусть без них. И сходил на могилу деда и бабки, положил на неё лепёшку в поминовение духов предков – зголей. Глупо, конечно, но может хоть они помогут. Торопиться было ни к чему – до Голутвинска всего сорок вёрст, полдня верхом быстрым шагом.

А что за поместье Дубрава? Восемь дворов, пашни совсем немного – земля худородная, только овёс кое-как растёт. С огородом тоже из рук вон плохо – ни Людмиле, ни тётке Здравице не удавалось вырастить ни репу, ни морковь, ни свёклу. Получались одни мелкие корешки, изъеденные всякой дрянью. Или земля плохая, или погода не та, или умения не хватало – а скорее, и одно, и другое, и третье. И не у них одних такая беда, на торжищах в Висагете овощей не сыскать, кроме огурцов. Южные клубни как-то удавалось выращивать умельцам великокняжеского двора, немногих бояр и митрополита, и то негусто и не каждый год, так что сами всё и съедали. Но огурцы родились хорошо, и каждую осень их солили в неимоверном количестве, с чесноком и петрушкой. Которые наконец-то научились выращивать каждый год в изобилии, и которые стали подлинной гордостью домохозяек, украшением стола и лекарством от всех болезней. Хотя главный доход был от скота – быков, коров и овец с грубой шерстью. За мясо, масло и шерсть покупали ржаную муку и соль. Лес тоже помогал – грибы, земляника, малина, орехи, дикие яблоки в изобилии. Птицы, шкурки беличьи, куньи, если повезёт – лось или кабан. Ноябрь – самое время для охоты. А вот дубов в Дубраве всего ничего, и то мелкие по опушкам. Выжгли и выпахали дубраву в своё время, теперь пасли скот на её пустоши, которой не давали зарастать.

Важиня, косившийся поначалу на Мелидена с опаской и недоверчиво, оттаял потихоньку в ходе совместного напоминающего деревенское детство и потому умиротворяющего труда. Через несколько дней зашёл разговор о воровском подвиге оруженосца, поскольку тема была вполне огородная. Соблазнили Важиню тонкие и ровные доски, которыми Барухов домоправитель намеревался чинить прохудившиеся крыши сараев княжеского двора. Очень уж хорошо они гляделись бы на сарайчике пригородного огорода Важининых родителей. Поэтому, посторожив всю ночь Барухов двор и сменившись, Важиня взвалил на спину груду вытащенных за забор досок и попёрся на рассвете прямо за городские ворота, к огороду. Мол, куда хочу, туда и иду. Тут его и загрёб опытный десятник привратной стражи – куда это ты собрался, добрый молодец, чьих будешь и своя ли ноша у тебя на плечах. А молодец мало того, что попался через полверсты, так и соврать не сумел пристойно. Молниеносное разбирательство тут же вернуло доски в угол Баруховой усадьбы, а его холопа в Барухово узилище.

Ты бы еще у себя на лбу написал крупными буквами – ВОР – поучал Мелиден недоумка. Если так уж понадобились эти доски, надо было ночью оттащить их в соседний переулок и привалить у неприметного чужого забора или в какой-нибудь яме, присыпать листвой или землёй, после чего вернуться. И подождать до вечера – не хватятся ли пропажи. А если не хватятся, пройтись на торг и договориться с каким-нибудь мужиком отвезти доски до огородов на своей телеге, пообещав несколько штук за услугу. Селяне возвращаются с торга налегке, так что договориться было бы нетрудно. Вот и выехал бы из города тихо и мирно, никто не стал бы докапываться у ворот, что за доски у мужика в телеге, в общей-то толкучке. В ответ Важиня только хмыкал и гыкал сконфуженно, признавая неправоту и проникаясь уважением к башковитому начальнику. Который не только предусмотрителен, но еще читать и писать умеет, что необычно для воинского сословия.