– Ты что буянишь, – хмуро спросил управитель, среднего роста, сутуловатый, с широкой впалой грудью, совершенно седыми головой и коротко стриженой бородкой.

– Умение стараюсь не растерять, – еще более мрачно буркнул Мелиден. – Думаешь, будете гнилой капустой кормить, – добавил он с кривой ухмылкой, – спаду с лица и превращусь в худосочного холопа? Как бы ни так. Найдётся тот, кто сумеет оценить мастерство.

– Только появился, уже нрав показываешь – неприязненно продолжил управитель. – Изба не твоя, нечего её ломать. И не место тут махать своей железкой, людей пугать.

– Невиноватому нет причин пугаться, – ответствовал Мелиден. – А для полезных занятий везде место, для безделья не должно быть места. Что до избы, если развалится, значит, плохо строили.

– Я скажу сотскому Гиттину, что ты тут буйствуешь, пусть он с тобой разбирается, пока воевода с Палачом тобой не займутся.

– Скажи, скажи. Я сюда приехал службу нести при трёх конях и полном оружии, а не репу грызть без соли. Если моя служба без надобности, так и отпиши великому князю, – уже не скрываясь, глумился Мелиден.

На том и разошлись. Вечером Мелидену достались изрядный кусок варёного мяса в горшке и крынка молока. Дворня продолжала держаться на расстоянии от чужаков, но уже без неприязни. Умелец в любом деле вызывает уважение, а в воинском – вдвойне. Поскольку может быть полезен и при этом тронуть себя не даст.

На следующий день пришёл сотский Гиттин, коротенький и толстый пожилой мужичок в тонкой кольчуге и с мечом у пояса, а с ним четыре бородатых воина в мохнатых шапках поверх шлемов, в длиннополых тегиляях, с совнями на плечах и топорами за поясом.

– Здравствуй, милый человек, – начал сотский, – что тебе не сидится спокойно, буянишь, говорят, всю съезжую избу чуть не разнёс…

– Кто это говорит, управитель что ли? Кормит одной гнилой капустой, видать в монахи хочет записать, а когда я вчера решил размяться, помахать мечом во дворе, это ему покоя не даёт, чернильной душонке. Завидно, наверное, что сам так не может. Но я великого князя воин, не чернец, мне положено трудиться мечом, как дровосеку топором, чтобы не потерять умение. Поэтому зря он злобится, не по правде.

– Сказывают, ты своим длинным дрыном как пером махаешь. Не покажешь старику?

– Отчего же не показать…

– Да, такого у нас еще не видали, как на ярмарке у грютских скоморохов, но куда страховиднее. Меч средиземский, дорогой. У нас про такие слышали, конечно, но даже за Речкой они не в почёте, разве что далеко в Камбенете. И сколько за него отдал, или по наследству получил? И у кого так научился, у немцев жил, или как?

– В Средиземье не был никогда. Но учился шесть лет у мастера Нимвурда из Камбенета. Он прибежал в Висагету лет пятнадцать назад или около того. И меч был его, он завещал его мне как лучшему ученику. Перед смертью, когда его отравили какие-то лиходеи.

– А к нам за какие провинности, если всё-таки по правде?

– По правде, убил на судебном поле боярского сына Экарта Нахвейга, из бояр Ветисских. Их лучшего бойца. Слышали про боярина Нахвея Вагунига, постельничего великого князя? То был его средний сын. Поэтому великий князь отправил меня на липенскую границу, от кровной мести. Поскольку знаю средиземский язык и грамоту тоже.

– Ну хорошо, куда тебя пристроить, воевода распорядится – его не будет дней десять, если не больше. Пока поживи в съезжей избе, всё равно пустует. С тиуном зря не собачься, он человек не плохой и не надменный, просто привыкнуть надо. Потом найдём постоянное место. Насчёт кормов распоряжусь, чтобы не жались на такого молодца-удальца. А чтобы не скучать и не есть харчи зря, отправляйтесь вдвоём с вечера сторожить Водовзводную стрельницу. Я пришлю провожатого, покажет, где и как. Не вполне подходящая служба для стременного дворянина при конях, но до воеводы не могу решать. А пока пойдём, поедим.