– Мне казалось, вы собирались дежурить первым, – вздохнула Клевер. Она тоже легла, прижимая к груди отцовский саквояж и чувствуя, как от ее дыхания предметы в нем смещаются.

Темнота пропитывала мир, как тушь шелк. Внизу в долине тявкали койоты. Время от времени в воздухе мелькали летучие мыши. Клевер вскакивала при каждом шорохе, всматриваясь в глубокую тьму. Немигающая луна бодрствовала вместе с ней, ее подслеповатый свет отбрасывал неопределенные тени.

Как Клевер ни старалась не спать, глаза сомкнулись сами собой, и тут же перед ними возникло лицо отца. Он смотрел на нее сверху вниз, и его призрачные черты искажала тревога.

– Ты когда-нибудь простишь меня? – взмолилась Клевер. Теперь она видела отверстие от пули в его груди, расположенное точно в центре, – бескровное, маленькое, как червоточина, но Клевер казалось, что оно может поглотить ее всю. – Ты ведь предупреждал, что от диковин одни неприятности. А я была слишком упрямой и непослушной, я не слушала тебя. Я чувствую, все это случилось из-за меня.

– Беда не приходит одна, – сказал он, прикрывая рану рукой, словно хотел скрыть пятно на жилете.

– Беды еще не закончились? Пожалуйста, скажи мне, как все исправить!

– Милая девочка, я научил тебя находить источник кровотечения и лечить его. Я научил тебя действовать собранно, пока не будет достигнута цель. Врач должен сохранять спокойствие и не терять головы даже в кровавой сумятице.

– Я найду способ отомстить за тебя.

– Месть – забава для трусов, – сказал он, присев рядом с дочерью. Его тело было полупрозрачным, как лунный свет, но голос был теплым и сильным. – Я воспитывал не волчонка, – продолжал он. – Я растил врача.

– Но как я…

– Я же сказал тебе. Сохрани диковину. Доставь ее в Общество.

– Хорошо. Папа, я стараюсь. Но где же диковина? Я не могу понять.

– Это то, что neobkhodimo, – ответил Константин. – В ней – надежда.

На рассвете Ганнибал так раскукарекался, словно обнаружил неприятеля. Клевер уже не спала. Она раскладывала на плоском камне инструменты отца.

– Банки для кровопускания, мелисса… – бормотала она. – Настойка белладонны…

Когда-нибудь всему этому предстояло стать делом ее жизни и помогать ей лечить людей. Но сейчас… сейчас перед ней были буквы неизвестного ей языка.

– Чего я не замечаю? – спросила она. – Ганнибал, вы не видите здесь диковины?

Ганнибал обвел набор инструментов пристальным взглядом.

– Это можно использовать в военных действиях? – и он клюнул бутылку горького орехового сиропа.

– Лучше это не трогать. – Клевер оттолкнула петуха. – Он сказал, что в этом есть надежда, – размышляла она. – А на что тут можно надеяться, кроме здоровья? Значит, речь о каком-то лекарстве.

Но Клевер не могла припомнить, чтобы ее отец использовал в лечении больных что-то особенное. Пациенты нередко благодарили его за «чудо», но он никогда не скрывал своих методов, и Клевер с раннего детства знала, что главное в медицине – усердный труд и упорная учеба.

– И еще, это что-то необходимое.

Клевер поднесла к глазам настойку грецкого ореха, рассматривая чернильно-черную жидкость на просвет. Потом потрясла пустой саквояж, и оттуда выпала монетка – единственное напоминание о том, что иногда отцу платили и настоящими деньгами.

– Здесь нет ничего из описанного в журналах. Но у вдовы Хеншоу всего три номера, да и те вышли еще до моего рождения. С тех пор могли быть сделаны новые открытия, могло найтись множество предметов, о которых я знать не знаю.

Необходимое… Это сердце. Мозг. Питьевая вода…

Ее мысли путались. Она так долго повторяла это слово, «необходимо», что оно превратилось в бессмысленное сочетание звуков, которые таяли, как дым.