Лопаты полосовали землю, вырезая, выгрызая из ее объятий вернувшееся к праху человеческое существо.

Пахнуло перегноем и сыростью, импресарио зябко передернул плечами. Заметив это, Фрункель изогнул прорезь рта в кривой ухмылке. Оппенхаймер, на его взгляд, всегда был немного трусоват. Даже в собственной вотчине – области театральной, – ему не хватало смелости и дерзкого полета мысли. Задумчивость эскулапа прервал начавший накрапывать дождь; нетерпеливый доктор сильнее сжал ручку своего маленького саквояжа. В нем – все, что им сейчас необходимо.

Сильный порыв холодного ветра донес слова Фрункеля:

– Герт угас стремительно, похороны согласно его завещанию прошли скромно, без особого шуму. Так что, похоже, светское общество ни о чем пока не догадывается. Кроме того после погребения времени прошло немного. Все это значительно облегчает нам нашу задачу… Весьма удачно!

Плотнее укутавшийся в шелковый шарф Оппенхаймер неодобрительно покосился на спутника. «Удачно» по его мнению не слишком подходящая здесь формулировка. Правда, кое-что из сказанного дорогим герром доктором действительно было истиной. То, что предстояло сделать, побуждало импресарио внутренне сжиматься, чувствовать себя испуганной черепахой. Стараясь унять зачастивший пульс, суеверный «искусствовед» мысленно твердил, что это крайне необходимо. Тем более все произойдет быстро…

Наконец земные недра изрыгнули мореный прямоугольник дерева.

Отряхнув остатки почвы и отвинтив упрямые болты, державшие его крышку, могильщики поспешно отошли в сторону. Гроб Германа Герта предстал перед очевидцами во всей своей «макабрической» «красе». Его бока полоскали солнечные отблески, метавшиеся по матовой поверхности ритуального объекта. Налетевший ветер наподобие крыльев раздул полы пальто Фрункеля, с мрачной решимостью приблизившегося к недвижно лежащему мертвому телу.

Саквояж был открыт, закипела работа.

Последнее, что увидел Оппенхаймер – появившийся из бархатной подкладки ланцет. Затем он отвернулся, вверив все в опытные руки герра доктора.

В комнате, буквально заваленной предметами искусства, было довольно тихо. Тихо, если не считать некоторых настораживающих звуков.

Сидевший в своем любимом кресле Оппенхаймер беспокойно заерзал. Сторонний непосвященный наблюдатель мог бы подумать, что в смежной зале наш широколобый друг разводит сорок. Но приглушенный стрекот принадлежал не банде пернатых, а исходил от внушительного металлического аппарата. Он был собственной разработкой Фрункеля и подпитывал электрической энергией нечто, скрытое под стеклянным колпаком на одной из верхних полок. Именно этот предмет вызывал неприятные ощущения у достойного импресарио…

После кладбищенского променада, оставляя Оппенхаймера наедине с его судорожно сжимающимся желудком, Фрункель предупредил сообщника о некоторых обязательных «процедурах». Да, «процедурах», так они условились это называть. И теперь приближалось время, когда нужно было к ним приступать.

Скосив глаза по направлению к треклятой комнате, театральный агент испустил негромкий стон.

Ничего не поделаешь – надо!

Заставив неимоверными усилиями оставить мягкий покой кресла, Оппенхаймер проковылял в залу. Чуть позже он вернулся, слегка дрожа и отворачивая голову от того, что был вынужден сжимать в руках. Небольшое и цепкое, оно примостилось у него на коленях…

Так, что там говорил Фрункель? Нужно осторожно массировать, чтобы… как он там выразился… «пробудить» профессиональные навыки. Мой бог, какое же оно холодное! На ощупь предмет был просто ледяным куском мрамора, но Оппенхаймер смело начал разминать «деталь» пальцами. Единственное, что его согревало в тот момент – это грезы о предстоящем денежном куше.