Трехэтажный кукольный домик в стиле викторианской эпохи красовался на большом столе. Три спальни, кухня, гостиная, ванная. Каждая из крошечных комнат была обставлена изящной, мастерски выполненной мебелью. Крохотные шкафчики и комоды таили в себе комплекты постельного белья и миниатюрные наряды. Маленькое пианино в гостиной могло при желании издать несколько нот.

Домик всегда был под запретом. Мама раз за разом объясняла детям – это, мол, не игрушка. Настоящий винтаж, причем очень недешевый. Если с ним играть – обязательно что-нибудь повредишь. Дочери ее умоляли, обещая соблюдать предельную осторожность, однако неизменно получали отказ.

Робин до сих пор иногда играла с домиком – разумеется, втайне от матери, опасаясь, что та ее вычислит. Однажды услышала шаги в коридоре и так перепугалась, что нечаянно сломала крохотный стульчик в игрушечной кухоньке. А потом…

Она отбросила воспоминания прочь и вернулась в гостиную. Ага, мать отложила альбом в сторону. Ну и слава богу.

– Знаешь, когда мы беседовали с мамой Эвана…

– Мам, я не хочу больше о нем говорить, хорошо? Пожалуйста…

– Да я не о нем, – обиделась мать. – Думаешь, я способна обсуждать только тебя и твой распавшийся брак?

– Ладно, прости. – Робин присела рядом. – Что ты собиралась сказать?

– Не важно.

– Нет, правда. Мама, о чем…

– Ты все время раздражаешься и повышаешь голос – меня это каждый раз расстраивает. Надеялась провести приятное утро с дочерью… – Мать прикрыла глаза и устало откинулась на спинку дивана. – Вспомни, как прекрасно мы общались, когда ты была ребенком. Что с тех пор произошло?

Ответ на этот вопрос Робин знала точно. Он мучил ее много лет, после каждого неудачного визита к матери. Она размышляла об их отношениях бессонными ночами и даже во время психотерапевтических сеансов, а теперь могла четко представить, что пошло не так. Впрочем, вероятно, все было неладно с самого начала.

– Не знаю, – вздохнула она.

Мать обычно возлагала вину на нее. Объяснения были разными: дескать, Робин – неблагодарная дочь, Робин сделала неправильный выбор, Робин не идет ни в какое сравнение с Мелоди… Сегодня ничего такого не прозвучало; мать сидела, угрюмо разглаживая юбку.

Впрочем, тут и думать нечего: ей действительно хотелось рассказать о разговоре с мамашей Эвана. И дело тут не в бывшем муже дочери, а в том, что Диана Харт обожала больше всего на свете. Сплетни…

И если мать пренебрегла обсуждением многочисленных недостатков Робин, стало быть, слухи и в самом деле стоящие. Не какие-то второсортные – например, об участнице книжного клуба, севшей на новую диету, или о семейной паре, скандалящей так, что соседи могут пересказать каждое слово. Сегодняшняя сплетня явно заслуживала внимания. Допустим, вдруг стало известно о любовной интрижке, да еще со снимками в Сети… Или кто-то из горожан попался на мошенничестве и ему грозит тюрьма…

Словом, Робин умирала от любопытства.

Нет, завзятой сплетницей она не была. Разумеется, поделиться слухами не возражала – что тут особенного? Всегда мучительно хочется узнать новости, о которых почти никто еще не слышал. Передать их дальше – дополнительный бонус, будто состоишь в каком-то тайном обществе. Но не в этом дело. Когда они сплетничали, между ними возникала особая связь: они снова становились близки, как и свойственно маме с дочкой.

Спросить? Нет, пожалуй, теперь будет секретничать до последнего… Любопытство Робин давало матери возможность ею манипулировать – от такого она ни за что не откажется. И Робин сменила тему:

– Видела, у тебя свежие цветы… Они прекрасны!

– Спасибо. Вот, разжилась розочками и лилиями.