Алиса решилась рассказать про кошмар, мучивший ее по ночам, про это недомогание, отравлявшее ей жизнь.

Кэрол выслушала ее очень внимательно.

– Мне надо тебе кое-что рассказать, – сказала она. – В первый вечер, когда бомбили Лондон, я была на дежурстве. Раненые поступали постоянно, их было очень много, большинство с ожогами, многие приходили сами. Кое-кто из персонала сбежал и спрятался от бомбежки, но большинство остались. Я тоже осталась, но не из героизма, уверяю тебя, скорее из трусости. Я страшно боялась высунуть нос наружу и умирала от страха: а вдруг я погибну под огнем, если выйду на улицу? Через час поток раненых иссяк. Привезли всего нескольких человек. Дежурный врач, доктор по фамилии Тёрнер, красавец, шикарный мужик, глаза такие, что и монашка не устоит, собрал нас и сказал: «Если раненые больше не поступают, значит, они под завалами. Нам надо пойти и найти их». Мы смотрели на него разинув рты. Потом он добавил: «Я никого не принуждаю, но те, кому хватит мужества, возьмите носилки и давайте прочешем улицы. Снаружи гораздо больше тех, кому нужно спасти жизнь, чем в стенах этой больницы».

– И ты пошла? – спросила Алиса.

– Шаг за шагом я осторожно пятилась в смотровую, моля лишь о том, чтобы не встретиться глазами с доктором Тёрнером, чтобы он не видел, как я дезертирую, и мне это удалось. Я пряталась в раздевалке два часа. Не смейся, а то я уйду. Я закрыла глаза и скрючилась в шкафу, мне хотелось исчезнуть. И наконец я внушила себе, что я дома, у родителей, в Сент-Моусе, а все эти люди, которые кричат и стонут вокруг меня, всего лишь жуткие куклы, что я должна завтра же их выбросить и никогда не становиться медсестрой.

– Тебе не в чем себя упрекать, Кэрол, я вряд ли оказалась бы храбрей.

– Нет, ты бы смогла! На следующий день я вернулась в больницу сгорая со стыда, но живая. Четыре дня я ходила по стеночке, боясь повстречать доктора Тёрнера. Жизнь часто играла со мной злые шутки: меня назначили ассистенткой на ампутацию, которую проводил…

– …доктор Тёрнер?

– Собственной персоной! И как будто этого было мало, мы еще и остались одни в предоперационной. Пока мы мыли руки, я призналась ему во всем – в своем побеге, в том, каким жалким образом я пряталась в шкафу, короче, выставила себя на посмешище.

– И что он сказал?

– Он попросил помочь ему надеть перчатки и сказал: «Страх – одно из самых естественных человеческих чувств. Вы, может быть, думаете, что я не боюсь оперировать? Если так, то я ошибся профессией и лучше мне было стать актером».

Конец ознакомительного фрагмента.