Нет-нет, встрепенулся вдруг Ламберг, щуря глаза, Ханс верно говорит. Я никогда не знал, почему я здесь, зачем торчу на этой фабрике и куда бы мог уехать. Со мной происходит то же самое, что и с ним, но только тут, на одном месте.

Пламя переговаривалось с глазами Ламберга, перекидывалось с ними искрами.

Я без этого не могу, продолжал Ханс, когда я надолго застреваю на одном месте, то как будто перестаю видеть, как будто слепну. Все становится каким-то одинаковым, расплывается, перестает меня удивлять. И наоборот, во время путешествия все видится мне загадочным еще задолго до того, как я добираюсь до места. Мне нравится путешествовать в дилижансах и смотреть на незнакомых попутчиков, придумывать их жизнь, пытаться угадать, почему они откуда-то уехали или куда теперь едут. Я спрашиваю себя, сведет ли нас когда-нибудь еще судьба, или мы – что вероятнее всего – никогда больше не пересечемся. А раз мы никогда не пересечемся, думаю я, значит, эта встреча неповторима, и мы можем продолжать молчать, а можем признаться друг другу в чем угодно, например, я смотрю на какую-нибудь даму и думаю: сейчас я могу сказать ей «я вас люблю», могу сказать «сударыня, знайте, что вы мне не безразличны!», и есть один шанс из тысячи, что она не посмотрит на меня как на сумасшедшего, а улыбнется и скажет «спасибо» (хрена лысого! заверил его Рейхардт, в ответ на твой пыл сударыня отвесит тебе пару пощечин!), да, наверно, но ведь может она спросить «вы это серьезно?» и неожиданно признаться: «уже двадцать лет мне никто такого не говорил», понимаешь? То есть меня волнует мысль, что это единственный раз, когда я вижу этих людей. И когда я вижу их такими безмолвствующими, серьезными, то не могу не гадать, о чем они думают, глядя на меня, что чувствуют, какие хранят секреты, что пережили, кого любят, и все такое прочее. Получается, как с книгами: ты видишь стопки книг в магазине, и тебе хочется заглянуть в каждую из них, узнать хотя бы их звучание. Ты чувствуешь, что упускаешь нечто важное, ты видишь их, и они тебя интригуют, искушают, напоминают тебе, как ничтожно мала твоя жизнь и какой безбрежной она могла бы быть. Каждая жизнь! воскликнул, ерничая, Альваро, ничтожно мала и безбрежна! Ты еще очень молод, Ханс, сказал шарманщик. Совсем не так, как вам кажется, улыбнулся Ханс. И так кокетлив! добавил Альваро. Ханс огрел его веткой по голове. В ответ Альваро натянул ему на нос берет и повалил на землю. Они катались по пещере, умирая от смеха, и к ним в восторге присоединился Франц, выискивая какую-нибудь щель между ними, чтобы поучаствовать в драке.

Я тоже повсюду вижу тайну, задумчиво сказал шарманщик, но вижу, как уже сегодня говорил, не двигаясь с места, не покидая площадь. Я сравниваю то, что вижу, с тем, что видел вчера, и, поверь мне, повторений не бывает. Ты смотришь и замечаешь, что сегодня не хватает одного фруктового лотка, что кто-то опоздал в церковь, что какая-то парочка выясняет отношения, что у кого-то заболел ребенок, и многое другое. Думаешь, я увидел бы все это, не простояв на площади такое количество раз? Если бы я так часто переезжал с места на место, как ты, у меня голова пошла бы кругом, я не успевал бы сосредоточиться. Эти охи-ахи у тебя пройдут, ехидно заметил Рейхардт, ты перестанешь млеть от пейзажей. Мне, почти такому же старому, как ты (а кто из вас старше? поинтересовался Ханс), что за вопрос, малолетка! ты разве сам не видишь? конечно он! смотри, какие у меня мускулы, пощупай! так вот: мне все стало скучно. Нет уже того любопытства, что прежде, как будто все знакомые места постарели вместе со мной. То есть как будто бы вокруг все то же, но помельче.